В тот же день Роберт поговорил с капитаном и узнал, что один из матросов бесследно пропал — по всей вероятности, его унесло за борт волной. Роберту показалось, что капитан говорил о гибели этого человека без особого сожаления — репутация у этого матроса была хуже некуда. Весь экипаж его терпеть не мог за буйный нрав и постоянные стычки с другими моряками; кроме того, поговаривали, что он убил человека в потасовке в портовом переулке Ливерпуля. Один из матросов видел, как он промывал кровь из глубокой ножевой раны на руке на следующую ночь после отплытия из Ливерпуля. А поскольку капитану было известно, чем закончилась драка в порту, вывод напрашивался сам собой.
Я благодарила Господа за свое счастливое избавление и с нетерпением ожидала прибытия в Нью-Йорк, где я смогла бы наконец выкинуть из головы всю эту жуть.
Прошло три дня, и лоцман привел наше судно в Нью-Йоркский залив и дальше — в великолепный порт Нью-Йорка. Вдали виднелись «Большой Западный» и другие трансатлантические корабли, стоявшие у Сэнд Хука в ожидании своего отправления в очередное путешествие через океан. Солнце сверкало над сотнями деревянных домишек, из которых собственно и состоял тогда город, по крайней мере — Манхэттен; я с восторгом глазела на хлопоты и суету, связанные со швартовкой нашего корабля.
Первыми, кто нас встретил, когда мы сошли с корабля и ступили на землю Америки, которая многим из нас, эмигрантов, казалась настоящей землей обетованной, были таможенные служащие и чиновники иммиграционной службы. Впрочем, для нас с Робертом все эти вопросы и заполнение бумаг были простой формальностью, поскольку мы не считались «нежелательным элементом», нас встретили довольно тепло.
На пристани стояла целая толпа людей всех национальностей, встречающих своих новоприбывших родственников. Роберт обратил мое внимание на то, как легко определить, из какой части Европы родом эти люди: ирландцы были одеты в бриджи и высокие шляпы и держали в руках свои длинные «посохи» — дубины, без колебаний пускавшиеся в ход в драке; шведы — в своих пестрых разноцветных жилетках; немцы, в коротких сюртуках и национальных шляпах, курили коротенькие пенковые трубки.
Та часть Нью-Йорка, которую я успела увидеть, пока нас везли к пароходу «Дрю», который должен был доставить нас на сто пятьдесят миль выше по течению Гудзона, в Олбани, не произвела на меня большого впечатления. Улицы утопали в грязи, мостовых не было вовсе — лишь местами над лужами проступал дощатый настил. Повсюду валялся мусор. Переулки были по колено запружены грязной жижей, которую оставил после себя ночной ливень. Я ожидала, что передо мной предстанет чистый, молодой город, огромные, светлые дома… а вместо всего этого увидела лишь обветшалые деревянные домишки, развалившиеся лачуги и в довершение удручающей картины — кур, рывшихся в грудах отбросов, и свиней, копавшихся в помоях.