Никиту ночью полумертво-пьяного привезли на нартах из какой-то дальней казармы (лошадей на приисках не было), и баба его, Настя, бывшая скотница хозяев, много брякала языком, но ничего нельзя было понять, кто на приисках остался цел и почему они там с тунгусниками и спиртоносами.
Василий, вздрагивая от холода и тоски, снова повернулся на живот и вздохнул, зарываясь в какое-то тряпье, брошенное ему вчера Настей.
— Ах, пакостники! Ах, собачья отрава! А еще рабочие, земляная сила… Прошиби их каменной стрелой! Уехать обратно, пропади они все тут к черту, — бормотал он.
В другом углу, в куче шипучей осоки, закашлялся Никита, и слышно было, как потянулась Настя.
Рассвет сероватой струей просачивался сквозь мутные брюшинные окна. В щели простенков врывались звонкие струи ветра, наполняя казарму холодом.
— Ты чего там, комиссар, хрюкаешь? Встал, что ли? И не спал, кажись? — спросил Никита простуженным басом.
Василий вскочил. Черная куча его волос тенью зашевелилась на стене, а под сиденьем заскрипели нары. Никита тоже поднялся и, отыскивая трубку, толкнул Настю:
— Вставай, баптистка! Чего дрыхнешь? Ставь на печку котелок. У гостья-то, поди, в животе урчит. Мотри, ужо солнце в бок упирает.
Небольшая женщина приподнялась с нар и шатко прошла к печи.
— А чем кормить-то будешь? Вчера все пролакал, язва болотная, — ворчала она. — Только и живем на твою бездонную глотку…
— Не мурмуль! Разживляй печку! — отозвался Никита, шаря по нарам огниво и трут.
Василий красными спросонья глазами смотрел в пол и будто только от слов Никиты очнулся.
— Никита! А кто из наших старых рабочих здесь остался? — спросил он, повертывая голову.
Никита положил трут на камень и стал высекать огонь. Отсыревшая губа не занималась, и он с раздражением начал ударять раз за разом, гоня сплошную ленту искр, пока не зажег.
— Из наших? Да кто?.. Рогожин, Пашка Вихлястый, Алешка Залетов, старик Качура, Ганька Курносый, да так человек десятка три-четыре наскребется.
— А из шахтеров здесь никого?
— Нет, они все на Баяхту утянулись… — и, затягиваясь «самосадкой», взглянул на Василия.
— Да, брат Васюха, порасшвыряла нас эта пеструшка. А жисть-то, жисть-то пришла! Посмотри — в гроб краше кладут.
Никита провел по провалинам щек шершавою, потрескавшейся рукой и засопел трубкой.
— Хотели на Ленские прииски, друг, а на вши, что ли, поднимешься отсюда. Когда партизанили, лучше братва жила, ей-бо! Там не знали, что будет, и ждали чего-то… а тут гнус заедает, и податься тебе некуда. Крышка, Вася, всему.
Голос Никиты задрожал еще сильнее и вдруг захлебнулся.