Нацепив шпагу, я надел шляпу великого алхимика.
Мне казалось, что я, как быстро несущаяся лодка, обгоняю собственный разум: неизбежные мысли об опасности и даже безумии затеянного возникали пенным шлейфом где-то далеко за кормой и не могли меня остановить. Если б я замер хоть на минуту, то, верно, отказался бы от авантюры. Но я не остановился – а вместо этого вынул жезл из ножен.
– Держись за меня.
Ее руки охватили меня с такой силой, словно она собиралась повиснуть на мне в воздухе.
– Зажмурься, – сказал я. – И не подглядывай, потому что иначе не выйдет. Ты готова?
– Да.
Закрыв глаза, я вспомнил лестницу в облаке, поднял жезл к потолку – и позволил вихрю Флюида, возникшему вокруг нас, ворваться в металлический стержень.
Порыв холодного ветра едва не сбил нас с ног.
Я открыл глаза. Юка стояла рядом, все еще держась за меня – и глядела по сторонам, жмурясь от ветра и придерживая на голове свою смешную шляпу-конус.
Я чувствовал себя странно – будто этот воздушный удар разбудил меня там же, где сон когда-то сморил… Похоже, пробуждение было с моей стороны рискованным поступком: не зря ведь я решил спрятаться от реальности во сне.
Реальность была грозной. Ступени, исчезавшие в клочьях тумана, не особо походили на надежные земные камни. Я замечал везде мельчайшую, но отчетливую дрожь – словно воздух, туман, лестница, Юка и я сам состояли из крохотных эфемерных насекомых, соединившихся в рой, притворяющийся всем вокруг.
Рой этих микроскопических протосуществ, каждое из которых обладало сознанием, постоянно смещался вместе с моим вниманием и становился тем, на что оно было направлено. Это относилось и к мыслям, имевшим ту же быстродрожащую природу – и даже к самому вниманию.
Мне стало не по себе. Без тени сомнения я знал, что нет силы, способной долго удерживать насекомых вместе, и любая форма роя возникает только на мгновение.
Это не я шел по лестнице. Шаг вверх означал, что Алекс распался на вибрирующие частицы, а потом из таких же частиц сложилась похожая фигура в другой позе, стоящая ступенью выше – и так без конца… Никакой другой преемственности между любыми двумя секундами не существовало.
С этими одушевленными частицами невозможно было ни о чем договориться. Их ни о чем нельзя было упросить. Не потому, что они были злыми – просто они жили меньше мига.
Сперва мне показалось, что я не переживу этого распада, этой дрожи исчезающих переживаний, где абсолютно не на что опереться, – но шагнув вверх один раз, потом другой, потом третий, я с удивлением понял, что произошедший в моем восприятии сдвиг вовсе не мешает мне делать то же самое, что я делал, когда был нормальным человеком из плоти – то есть идти и думать.