— Вид у меня ужацный.
— Да нет же. Не так все страшно.
— Знаешь, мы, женщины на Востоке, мы по-другому воцпитаны. Для нас позор выйти из дома, не накрацившись и не приодевшись.
Хижину озарила вспышка молнии. Прогрохотал гром.
— А тебе ведь и не надо сейчас выходить из дома, — сказал Фред. — Я тоже переоденусь.
Возникла небольшая пауза.
— О’кей, — сказала Мара.
Фред ушел в спальню. В дверном проеме еще раз обернулся.
— Только не подсматривай!
— Не буду! — засмеялась Мара.
Она грела руки над металлической поверхностью плиты. Огонь приятно потрескивал. Фред вернулся в джинсах и полузастегнутой рубашке. В руке он держал два мокрых полотенца, свои плавки и бикини Мары.
— Мы на Западе воспитаны по-другому, мы не бросаем на полу наши мокрые вещи.
— О, извини.
— Ничего-ничего, — успокоил ее Фред и с наигранной тщательностью развесил вещи на деревянные перекладины, специально для этого устроенные над плитой.
— Мне правда очень цтыдно, — сказала Мара и взяла у Фреда свой купальник, чтобы самой его повесить.
— Есть хочешь? — спросил Фред.
— Да. Очень хочу.
Фред поставил на плиту воду, и Мара помогла ему начистить картошки. Фред нарезал сырые картофелины на тонкие кружки и дал им повариться несколько минут. Так дело идет быстрее, чем если варить картошку целиком, объяснил он. Мара с восхищением наблюдала за его манипуляциями у плиты.
— Раньше я любил готовить, — сказал Фред. Ловко нарезая лук и поджаривая его на сале, нарезанном кусочками, он рассказывал о своей жизни в Берлине, о Шарлотте, о жизни без Шарлотты, о своей нарастающей замкнутости.
— Извини, — сказал он, бросая на горячую сковородку отваренные кружки картофеля, — обычно я обо всем этом ни с кем не говорю. И вот вдруг разболтался с тобой, хотя ведь мы совсем не знакомы.
— Мне интерецны и люди, и их ицтории, — ответила Мара.
Фред взбил четыре яйца с небольшим количеством молока. Ему удалось изготовить омлет, привлекательный в том числе и эстетически. Он с радостью наблюдал, с каким аппетитом Мара ела. После обеда она потянулась и вздохнула:
— Это было как раз то, что надо.
Она помогла ему вымыть посуду, Фред хотел сделать это безотлагательно, как того требовали его новообретенные представления о порядке.
Гроза утихла, но было слышно, что дождь продолжает барабанить по крыше. Стемнело.
— Боюсь, мне уже не уехать, — сказала Мара, правда, совсем не печалясь об этом.
— Ты можешь остаться здесь, — сказал Фред. — Я переночую на лавке.
— А можно мне все-таки стакан вина? — спросила Мара, убирая тарелки в шкафчик для посуды.
Они сели за стол, и Фред откупорил бутылку красного. Горела свеча, в печи потрескивал огонь. Мара рассказывала о своей семье и о родине. Фред пытался объяснить ей странное превращение, случившееся с ним за последние несколько дней. О гнете одиночества, который странным образом в одиночестве же и прекратился.