Над ними стояли тёмные, мрачные своды, с иконостаса смотрели на них невидимые лики святых, закрытые царские врата уныло и тускло, как бы ничего не обещая, поблёскивали, а вокруг тяжело, неспокойно спали люди. И настающее утро если что-то и обещало Василию и Наталье и всем этим сведённым общей бедой людям, то только более светлое, чем своды церковные, небо, открытые двери на улицу, привычные лики святых и знакомые лица людей, ожидающих лучшей доли. И день обязательно настанет, и непременно будет светло, потому что так заведено в мире. И во что бы то ни стало надо надеяться на благоприятный поворот в судьбе, а иначе зачем проходить путь земной? — зрело в уставшей, но молодой душе Василия.
Он ухаживал за больной, как никогда ещё в своей жизни ни за кем не ухаживал.
Так он с неделю просидел рядом с Натальей. Казалось, напрочь забыл о своей болезни. И на удивление — кашель мало беспокоил, лишь иногда вспыхивало и будто скребло в груди; но температуры не было, и это радовало его и обнадёживало. Ему нужно много, много сил, чтобы и себя спасти, и её, и столько, столько ещё нужно сделать в жизни. А как иначе?
Наталья изредка приходила в сознание, медленно водила воспалёнными глазами, но Василия не признавала. Бредила, объятая жаром.
«Жалкая», — думал Василий, всматриваясь в её выжатое лицо. Но в этом слове «жалкая» был для него какой-то другой смысл, чем тот, который это слово несёт в себе на самом деле, тот другой, о котором он даже самому себе не решался сказать, как-то прояснить его. «Жалкая» — совершенно не означало для него «несчастная», «плачевная» или «безнадежная».
Потом он несколько яснее сказал: «Жаль ты моя». Однако эта — уже более удобопонятная — фраза смутила его, наполнила робостью, и он даже в себе самом не позволял произносить её часто, словно боялся, что изотрёт смысл, истаскает, и «жаль» потеряет свою такую трогательную для него нежность и целомудренность. Ему было достаточно для понимания и осознания себя и Натальи как чего-то единого и уже, по всей видимости, неразлучного только того, что они рядом, что дышат одним воздухом, что их закрывает одна кровля и оберегают одни стены. Ему представлялось, что в этой церкви он и Наталья уже как бы повенчаны, и он, так думая, смущённо улыбался, радуясь, что всё же — как его недавно тревожило — не огрубел душой.
Одним январским утром Наталья очнулась, а Василий, сгорбившись перед ней, в накинутой на голову шинели, чтобы теплее было, спал. Она смотрела на Василия долго, в её глазах тускло взблёскивало недоумение. Она не признала его — седого, лохмато заросшего, с неопрятной бородой, с желтовато-синими веками и — показалось ей, старого.