— Тебя, кажется, зовут Гильденстерном? — обратился Цератод к Блэку.
— Истинно так, дорогой мой сэр!
— Значит, тебя — Розенкранцем? — спросил он у молодого коллеги Гильденстерна.
— О, как вы смогли догадаться, сэр? — льстиво вскричал Розенкранц, вне себя от верноподданнического восторга. — Ты слышал, Гильденстерн? Этот добрый, толстый, нет, что я говорю, очень толстый джентльмен (Цератода всего передернуло: он не знал, что па острове Разочарования не было большего комплимента, чем сказать человеку, что он толст), этот прекрасный и щедрый толстый джентльмен оказал мне такую большую честь! О Гильденстерн, этот очень толстый джентльмен знает меня по имени!..
Нужно же было суметь с такой основательностью наступить на самую любимую мозоль Цератода! Мообс чуть не лопнул, удерживаясь от смеха. Мистер Фламмери, чтобы скрыть улыбку, счел целесообразным отвернуться. Но от ревнивого взора Цератода трудно было утаить веселое настроение, охватившее обоих американцев в связи со словами Розенкранца. В другое время Цератод не упустил бы возможности поставить на место этого хлыща Мообса. Но времена меняются. После отхода от него Смита нельзя было ни на минуту забывать о роковом соотношении внутри их группы, при котором он остался в обидном и прочном меньшинстве. Все это заставило его обратить всю свою желчь против беззащитного Розенкранца.
— Молчать! — прошипел он с таким страшным лицом, что Розенкранц мгновенно завял. — Я не буду тебя расспрашивать, как зарабатывает себе позорное имя Розенкранц молодой человек столь завидного сложения, стройный, подтянутый и с таким… — Цератод сделал крошечную паузу и с ехидством добавил: — …и с таким тонким лицом. (Он не мог отказать себе в безопаснейшем из хамств, в издевательстве над человеком, не понимающим, что над ним издеваются. Но, сам того не подозревая, он нанес удар в самое сердце франтоватому Розенкранцу: пуще всего тот гордился именно своим широким, луноподобным лицом.) Я не буду тебя расспрашивать, как тебя звали до того, как ты совершил преступление, за которое понес это наказание, и что это было за преступление. С меня достаточно знать, что за хорошие дела человеку не дают такое имя. За хорошие дела человека называют Гамлетом!
При этом имени физиономии обоих отщепенцев искорежились такой ненавистью, что Цератоду осталось только поздравить себя с результатами своей провокации. Последняя фраза, произнесенная с чисто разведывательными целями, помогла ему уяснить, что внутри Нового Вифлеема расстановка сил не оставляет желать лучшего. Конечно, с точки зрения Цератода и Фламмери.