И снег начал заметать его лицо.
Я оставил его там, где он лежал. Что еще я мог сделать? Отбросив сломанное копье, я, покачиваясь, пошел через лес, гадая, куда подевалась остальная банда. И где прячется Кристиан.
Вот дрожа от потрясения и запутавшись в своих мыслях, я вышел из леса и очутился в самом начале долины.
Дул скорбный ветер. Из снега, прямо передо мной, поднимался камень Передура, огромная, сглаженная ветром башня, поднимавшая над землей футов на шестьдесят, по меньшей мере. Я подошел к серому мегалиту, охваченный благоговением и глубоко потрясенный молчаливой властностью памятника. Ничем не украшенный, он был сделан из одного куска камня, грубо обработанного самыми примитивными орудиями. К верхушке он слегка заострялся и немного наклонялся в сторону стены огня, закрывавшей выход из долины. Снег собрался по одну сторону от камня и наполовину закрыл грубо вырубленную птицу непонятной породы. Безусловно самый ранний символ, связанный с Передуром и легендой о спасении. Вот он, камень, стоявший здесь во все века существования мифа: камень Передура, под каким бы именем он не был известен; место, куда должна придти девушка, спасенная на крыльях, как бы ее не звали.
Гуивеннет. Ее лицо возникло передо мной, еще более прекрасное, чем раньше; ее глаза изумленно замигали. Каким-то образом я увидел ее — в холмах, среди белых веток, на фоне темной каменной стены. — Инос с'да, Стивв'н, — сказала она и засмеялась, зажимая рот ладошкой.
— Я скучал по тебе, — сказал я.
— Мой наконечник копья, — прошептала она и коснулась пальчиком моего носа. — У тебя есть сила. Мой драгоценный наконечник копья.
С холмов за моей спиной дул пронизывающе холодный ветер, раздувая установленный говорящими-с-огнем барьер во внутреннюю страну. Голос Гуивеннет растаял, ее лицо расплылось. Я настороженно обошел камень — ястребы Кристиана могли быть рядом, — едва не крича Гуивеннет, чтобы она пряталась и ждала меня.
Только сейчас я заметил неглубокие отпечатки ног, ведущие в деревьям и далекому пламени. Снег почти замел их, но кто-то был у камня, и потом ушел.
Я пошел вдоль них, старясь не думать о том, кто мог их оставить. В конце долины деревья росли теснее. Снег поначалу тоже был глубже, но потом исчез с земли, побежденный жаром огня.
Пламя ревело и потрескивало. Вскоре я уже мог видеть его отчетливо через обуглившиеся скелеты деревьев; их почерневшие ветки казались застывшими конечностями жертв огня. Остатки дубов, орешника и других деревьев первобытного леса казались изломанными человеческими фигурами, черневшими на фоне блестящего пламени.