Вот загорелся соседний дом, и, выглядывая осторожно из своего подземелья, Ольга понимает, что пламя через несколько минут должно перекинуться на ее гараж. А там стоит пятьдесят канистр с бензином, которые семейству Ольги оставили беспорядочно отступающие немецкие танкисты. Топливо — страшный дефицит и немалая ценность, но в данный момент оно представляет собой источник смертельной опасности. Погасить пламя или перетащить в другое место эти канистры нет никакой возможности — "катюши" (это их немцы прозвали "сталинскими органами") и штурмовая авиация методично и яростно утюжат территорию вокруг аэродрома. "Мы убеждены, что этот вечер нам уже не пережить, поскольку пламя горящего соседнего дома вот-вот доберется до гаража и мы взлетим на воздух вместе с канистрами бензина… Странная мысль: вот и подошла к концу война, мы вынесли ее, мы только существуем, но все же живы. И теперь из-за этих идиотских пятидесяти канистр нам никогда не узнать, как там будет дальше, если что-то будет вообще… После шести лет опасностей, когда угроза и смерть стали повседневностью, я испытываю только любопытство, когда смотрю, как первые маленькие язычки пламени тянутся от соседнего дома к крыше нашего гаража. Или это нечто большее, нежели простое любопытство? Скорее — воля к жизни, горячечное желание уйти не прямо сейчас, не в эту или следующую минуту а хотя бы завтра или послезавтра, а лучше — через несколько лет… В то время как мы наблюдаем за огнем, моя дочь бормочет про себя заклинание: "Пусть ветер переменится… ветер должен перемениться, о милостивый Боже, слетай так, чтобы ветер переменился…" Должно было свершиться чудо, чтобы спасти нас всех в последнюю секунду. И чудо происходит. Ветер меняется. Мы переживаем и этот вечер. Соседний дом сгорает дотла и уже не представляет опасности…"
Ольга и ее близкие закапывают теперь в саду под покровом ночи украшения и столовое серебро. А в библиотеке у задней стены актриса ставит на самое видное место свою коллекцию русских икон, вполне осознанно это делает в расчете на то время, когда придут русские. "Они не заставляют себя долго ждать, — вспоминала Ольга Константиновна, — эти первые русские — грязные, закопченные и изголодавшиеся, как все солдаты в эти последние дни войны. Но насторожены они больше, чем другие. Я заговариваю с ними по-русски. Удивление сглаживает их недоверие… Потом, до того как они начнут обыскивать дом, я словно бы случайно завожу их в свою библиотеку. И тут происходит то, на что я втайне рассчитывала: они глазеют на иконы.