Прямо на Опалинского, строем, летят сразу две утиные семьи. Он вскидывает ружье, стреляет и промахивается. Как всегда, сначала кажется, что утки идут ниже, чем на самом деле. Вспугнутые птицы уже летят отовсюду, на разных скоростях, под любым вообразимым углом. Дела Опалинского идут на лад. Возбужденный охотой молодой хант собирает убитых уток и сваливает на дно лодки, его запястья окрашены кровью. В мозгу возникает вполне охотничья, молодая мысль: «А вот бы настрелять уток больше, чем Петя! Вот бы ему нос утереть!»
Неожиданно рядом появляется еще одна лодка. Дмитрий не сразу замечает ее, и лишь когда холод от чужого взгляда достигает лопаток, оборачивается. Высокая, тонкая фигура в черном держит в руках ружье и пахнет смертью. Как-то сразу становится ясным, что этот человек не охотится на уток.
– Кто вы? Что вам нужно? – собственный голос кажется Опалинскому несуразно высоким.
Молчание в ответ. Ожидание длилось мучительно, как судорога в сведенной мышце. Разгорающийся восход окрасил золотом темные волосы незнакомца. Дмитрий оглянулся, ища взглядом слугу. Молодой хант сидел на корточках в углу помоста и смотрел в воду. Выстрелы слышались отовсюду и еще одного никто просто не заметит. Утиная охота – самое удобное время для сведения старых счетов…
– Хотите стрелять, так стреляйте! – закричал Опалинский, брызгая слюной.
– Хотел бы, но не получается, – негромко и как-то по-идиотски доверчиво сообщил незнакомец.
– Отчего же? – раздраженно спросил Дмитрий Михайлович. Липкий и унизительный страх потихоньку проходил, сменяясь злостью.
– Из-за нее…
Из соседней протоки, отделенной от помоста узкой полоской камыша, донесся знакомый лай.
– Петя, ты здесь? – вскрикнул Дмитрий Михайлович.
– Ага! – донеслось из травы. – Стой там, мы плывем к тебе. У меня – восемь пар, да еще двух, по крайней мере, Пешки отыскать не смогли…
Напряженно ожидая, он забыл следить за своим врагом и, оглянувшись, увидел, что опасный незнакомец растаял в камышах наподобие болотного морока.
Когда Петина плоскодонка приблизилась, Дмитрий Михайлович склонился к первой выскочившей на помост собаке и звучно поцеловал ее в мокрый кожаный нос. Пешка от удивления чихнула и осела на задние лапы.
Глава 3
В которой Дмитрий Михайлович уговаривает жену и вспоминает не прожитую им жизнь, Любочка Златовратская волнуется за сестру, а Марфа Парфеновна навещает сердечного друга
– Машенька, голубка, я умоляю тебя, давай уедем отсюда! В Петербург, в Москву, в Россию, в Китай, к чертовой матери, куда угодно!
Дмитрий Михайлович Опалинский говорил, отвернувшись к окну, тихо и нервно. Весь облик его напомнил бы способному мыслить метафорами наблюдателю роскошный персидский ковер, забытый на зиму в летней усадьбе. Изначальная тонкая красота произведения была где-то побита молью, где-то запылена, где-то залита тусклыми лужицами свечного воска. Впрочем, первичный изощренный узор вполне проглядывал: Опалинский обладал на удивление правильными и еще не окончательно расплывшимися чертами лица, обрамленного густыми русыми волосами, и стройной фигурой с хорошо развернутыми плечами и тонкой талией. При этом движения его казались излишне мелкими для его роста и сложения.