Поселок, прииск, Выселки и самоедские становища, прознав новость, затихли в испуге. От объединения колдовски спокойной, ничем непробиваемой Веры и жадного до денег, жестокого и безжалостного остяка ждали невесть каких, и потому особенно страшных напастей для приискового люда и окрестных самоедов.
Старшая дочь Алеши, Анна, промолчала, тупя взгляд. Темноликая хохотушка Варвара, дернув плечом и нимало не стесняясь присутствия Веры, спросила, не снимая с лица вечной широкой улыбки:
– А не боишься, отец, что она тебя, того, схарчит при случае?
– Теперь не боюсь, – серьезно ответил дочери Алеша.
На исходе второй недели мирного, почти семейного житья, Вера к приезду Алеши истопила баню, добавив в пар ежевичного кваса и кедрового пахучего масла в светильник. По русскому обычаю на первый пар ходили мужчины, но Вера легко уговорила Алешу пустить ее помыть детей. Когда дети были вымыты, их, распаренных, завернутых в льняные простыни, со слипающимися глазами, на руках отнесли в избу. Вера шла с распущенными волосами, в прилипшей к телу длинной рубахе, не скрывающей ни вершка ее зрелых, обширных форм. Алеша старался на нее не смотреть и быстро убежал в баню, хотя вообще-то, как и большинство инородцев, пристрастия русских ко столь странному времяпрепровождению не понимал совершенно. Мысль, что все это многосложное, почти ритуальное действо затевается лишь для того, чтобы отмыться от грязи, казалась ему совершенно абсурдной.
Однако, деваться было некуда. Да и много лет общения с Гордеевым и другими русскими сделали свое дело, Алеша смирился с некоторыми непонятными ему обычаями, в том числе и с баней.
Вздохнув вполовину груди, потому что горячий влажный воздух был ему тягостен и неприятен, Алеша осторожно разделся, начерпал в шайку горячую воду, обильно разбавил ее холодной, присел и стал плескать себе водой на плечи, грудь и живот.
Сзади послышались тяжелые, но мягкие шаги. Алеша вздрогнул и застыл, не решаясь обернуться.
– Уйди, Вера, прошу, – не поворачиваясь, проскрипел он. – Не надо этого. Все равно…
– Самоеды баню не понимают, – деловито сказала Вера позади него. – Это я давно знаю. Вы вообще-то по обычаю моетесь или как?
– Летом купаемся в реках, в озерах, а зимой – в чем пачкаться-то?
Вера гортанно засмеялась.
– Постели простынку и ложись на лавку, лицом вниз. Лежи и молчи, грязнуля, я все сама сделаю.
Вера стояла, закрывая выход, и Алеше не осталось ничего, кроме как подчиниться ее воле.
Березовый веник, Верины руки, сосновая ветка, горячая и холодная вода попеременно и восовокупе резвились на Алешиной спине. Стесняясь стонать, остяк тихонько покряхтывал, задыхался от дурманного пара и не чаял уже остаться в живых. Впрочем, философски думал он, чего ж на судьбу пенять – пожил немало и красно, теперь от Вериных рук можно и смерть принять…