Неторопливо, степенно шла наша очередь. И вдруг:
— Маринина, токарь.
— Зачем ты так? — с укором спросил усталый начальник, ведавший приемом.
Девушки были очень похожи. Тот же рост, то же округлое лицо и большие карие цыганские глаза.
Начальнику и в голову не пришло, что это могли быть сестры. Он даже не догадался взглянуть на документы и думал, что девушка некстати вздумала шутить.
— Иди, иди, — ворчливо проговорил он.
К его удивлению, девушка заупрямилась:
— Нас две Марининых, куда я пойду… Сестры мы, Клава и Ася.
Они родились в один час. За две крохотные жизни мать отдала свою. Отец отказался от них, девочки росли в детском доме…
Я вспоминаю, как зимой во время занятий в ремесленном училище мы убегали в березняк. Там в снегу у нас были зарыты длинные удочки с волосяными петельками на концах. Прикусив от напряжения язык, Клава осторожно подводила петельку к шее чечетки… Потом выпускали пойманных птиц в окно мастерской между зимней и летней рамами. Приходил мастер и (в который раз!) угрожающе спрашивал:
— Опять пичужек ловили?
Он распахивал форточку, чечетки, радуясь свободе, улетали. Это было озорство, но оно нравилось нам.
Вспоминаю, как мы первый раз ходили вдвоем в кино. Когда вышли из театра, она, вдруг застыдившись чего-то, перешла на другую сторону улицы. Так и следовали мы поодаль друг от друга до самого общежития…
— Как же вас различают?! — воскликнул изумленный начальник.
— Кому надо, различает…
Тогда я подумал, что это относится ко мне.
Я их очень четко различал…
Близнецов оформили в инструментальный цех…
Прошлое не вернешь. Но прошлое бывает так ясно!
А это — явь: у меня перед глазами тяжелая, с толстыми бархатными корочками заводская Книга почета. Открываешь — на первой странице вклеены два портрета. Два портрета на одно лицо. Темные цыганские глаза…
Один портрет обведен черной каймой. Это явь.
Июльской ночью 1943 года над городом неожиданно полились надрывные, на разные голоса гудки. Город был погружен в темноту. Никакого движения.
Ася ждала сестру с работы. Квартирная хозяйка, которую все попросту звали Григорьевной, пришла с завода и сказала ей, что Клава задержится на час-другой — много работы. Воздушная тревога застала Асю, когда она подогревала к приходу сестры ужин.
Не успели смолкнуть гудки, захлопали зенитки, пробороздили небо трассирующие пули.
Ася с Григорьевной прильнули к оконному стеклу. Над городом невидимые в высоте самолеты разбрасывали на парашютах светящиеся ракеты. Стало светло.
Взрывы бомб раздавись сразу в нескольких местах. Поднялись столбы огня. Жуткую картину представлял город, освещенный заревом пожаров. Болью в сердце отдавалась каждая вспышка пламени.