В отдельном кабинете ресторана «Вулкан» огромный овальный стол был накрыт для двоих. Когда Лариса поднялась на второй этаж, Некрашевич, заложив пухлые руки за спину, стоял у окна, за которым тускло поблескивал снег.
— Садись, — радушно предложил он. — Рюмку водки выпьешь?
— Нет, спасибо, я за рулем.
— Тогда ешь и рассказывай.
Павел налил из хрустального графинчика водки, заткнул за ворот накрахмаленную салфетку, выпил, смачно крякнув, стал накладывать себе закуски.
— Рекомендую заливную осетринку с хреном. Хороша-а, мерзавка…
— Старый хрен и холодная рыба, — засмеялась Лариса. — Не обращай на меня внимания, я не голодна. — Лариса отодвинула тарелку. — Павлик, мне нужна твоя помощь Что-то у нас с Андреем в последнее время…
— Сама виновата. Прости, милая, но вчера ты вела себя… м-м… не совсем корректно. Он ведь не слепой.
— Согласна, вчера меня немного занесло. Но виновата в этом не я, а ты. Да, да, ты и Вероника.
— Глупее ничего не могла придумать? — промычал Некрашевич с набитым ртом.
— Думаешь, я не видела, как она на соленые огурцы налегала?
— Так ты догадалась? — Некрашевич отложил вилку, его толстое круглое лицо сияло. — Ну разве она не чудо, Лариса?! Господи, я все еще не могу поверить!
— Чудо, Павлик, конечно, чудо. Я очень рада за тебя… за вас обоих. Просто в моей жизни этого никогда не будет, вот беда.
— Беда, Лариса, что говорить. Но Андрей в этом неповинен, зачем же на нем вымещать?
— Нет, конечно, однако… Не понимаю, что на меня нашло. Ты ведь знаешь: человек — такая скотина… Если ему плохо, значит, никому рядом не должно быть хорошо. А Андрей выглядел таким благодушным, таким самодовольным… Вот я и сорвалась.
— Ребеночка вам надо завести, — сказал Некрашевич, приканчивая огромную порцию осетрины. — Работа, деньги — все это хорошо. Но однажды начинаешь ощущать, что этого мало, что счастье не в деньгах и даже не в их количестве. Живешь, как зашоренный конь в упряжке, — без сердцебиения. Иногда даже не знаешь, есть у тебя сердце или нет. А жизнь проходит. Взяли бы пацаненка из детдома, и не надо было бы тебе перед своим хахалем выдрючиваться, гусей дразнить, да и у Андрея что-то в жизни появилось бы, кроме «Афродиты».
— Мы об этом много говорили, только я никак решиться не могу. Видно, тот ратомский мясник вместе с маткой вырезал у меня и материнский инстинкт. Как ни горько признаться, мне это не надо, понимаешь? А вот ему — необходимо. Но у него есть дочь. Она уже взрослая, может, даже замужем, и дети есть… Я о ней ничего не знаю, пыталась как-то расспросить, он на меня так вызверился… «Не твое дело!» А получается — мое.