— Пять дней, — пробормотал Пашкевич. — Это долго.
— Не валяй дурака. Ты вот что… Если уж ты так решил, напиши все, что считаешь необходимым. Или наговори на диктофон. Я приеду, заберу твои записи или пленку, посижу пару часов с нотариусом, мы все оформим и привезем тебе на подпись. Сэкономим массу времени. Андрюша, извини, милый, мой рейс уже зовут на посадку.
— Ладно, — ответил Пашкевич, — я так и сделаю. Будь здоров!
Раздосадованный неудачей, передохнув, Пашкевич связался с Виктором.
— Витя, привези мою электронную записную книжку, она в столе в кабинете, диктофон, пару кассет, бумагу и шариковую ручку.
— Будет сделано, — ответил Виктор.
— Ты передал Аксючицу Женины бумаги?
— Да, конечно. Он ими занимается.
Воспоминание о Жене взбодрило его. Пашкевич несколько раз ей звонил, но никак не мог поймать: домашний телефон не отвечал, а сотового у Жени не было, такая роскошь ей ни к чему. И где шатается? На этот раз ему повезло: не успел набрать номер, как тут же услышал в трубке знакомый щебечущий голосок.
— Папочка, родной, милый, как ты? Подписал мои бумаги?
— Подписал. Через пару дней переведут деньги, заберешь у Аксючица ордер. Как ты себя чувствуешь? Где бегаешь? Я не мог до тебя дозвониться.
— Так ведь зачеты начались. В библиотеке пропадаю. Сам знаешь, когда мне было заниматься? А заваливать сессию не хочется. Вообще-то мы с Андрюшкой-маленьким в порядке, только с деньгами плоховато. Не знаю, как дотяну, пока ты выпишешься.
— Не ной, на днях Виктор передаст тебе денег, я распорядился.
— Спасибо, милый, спасибо, дорогой! Я люблю тебя!
— Ну-ну, — насмешливо хмыкнул Пашкевич, — знаю я твою любовь.
К обеду приехали Виктор и Лариса.
— У меня прекрасная новость, — сказала она. — После обеда приедет Ольга.
— Какая Ольга? — удивился Андрей Иванович.
— Та самая, — улыбнулась Лариса. — Твоя дочь.
Пашкевич дернулся, словно его пронзила судорога.
— Это ты… ты…
— Я. Она славная, Андрюша. Вчера мы познакомились и всласть поболтали. Между прочим, у нее есть сын, Мишка. Твой внук. Серьезный мужчина, ему уже восемь месяцев. Голосистый, как звоночек.
У него в висках молоточками стучала кровь: тук — тук, тук — тук… Кровать раскачивалась, как материнская люлька, как качели, и Пашкевич забросил руки за голову и вцепился в спинку, чтобы не свалиться на пол.
— Зачем ты это сделала?
— Затем, что все войны когда-нибудь заканчиваются миром. Вы нужны друг другу, милый. И мне она нужна. И малыш. Хватит бессмысленной вражды. Ты ведь любишь ее, всю жизнь любишь и тоскуешь, я же не слепая. Просто гордыня не позволяла тебе еще разок попытаться поговорить с нею, а гордыня — не лучшее человеческое качество. И она сожалеет о том, что произошло, я это почувствовала. Мы неправильно жили в последние годы, теперь все у нас будет иначе.