— Вы не имеете права арестовать меня за то, что я назвал этого типа жуликом, — возмущенно протестовал Берни. — Мы в Америке живем. У нас свобода слова.
— Мы и не собираемся арестовывать тебя, приятель, — ответил один из полицейских, широко улыбнувшись. — Мы спасаем тебя от справедливого гнева масс.
— Да, действительно, — засмеялся другой полицейский. — Ты оскорбил очень смелого человека, который стоит пяти тысяч таких, как ты, и заявляет, что мы все — герои, даже такие ничтожества, как ты.
Берни отряхнулся и сердито огрызнулся:
— Все это чушь.
Более высокий полицейский положил руку на плечо Берни и слегка подтолкнул его в сторону от двери.
— О’кей, приятель, так, значит, ты не герой, — мягко сказал он. — Ничего в этом страшного нет.
Никому не нужный, униженный, гонимый всеми, вне себя от горя, отчаяния и гнева, Берни ла Плант бродил по улице в поисках какого-нибудь укромного места, где бы можно было зализать свои раны.
Круговерть ночного кошмара продолжала набирать скорость. Джон Баббер решил, что никогда не сможет избавиться от него. За несколько дней он превратился из бездельника в героя, потом в сюрприз для репортеров, потом в героя войны, объект поклонения, а теперь он должен воспроизвести на экране самую большую ложь из всех, какими когда-либо кормили американцев. Сколько он еще сможет выдержать?
Ему следовало сначала все хорошо обдумать. Может, воспользовавшись случаем, прикарманить несколько долларов и кануть в неизвестность? Но когда Джон понял, что так у него ничего не получится, он подумал: почему бы ему не попытаться сделать людям добро? Почему он не может использовать положение, мимолетную славу, чтобы вселить в людей надежду? Мы все герои, мы должны быть героями, просто чтобы выжить. Но поскольку это очень трудно, наша любовь друг к другу и взаимопомощь облегчают дело. Эта мысль едва ли была нова. Некто более великий, чем Джон Баббер, проповедовал эту истину две тысячи лет назад, и весь мир слышал ее, а потом забыл.
Но теперь совсем не было времени на подготовку; события так молниеносно сменяли друг друга, что Джон не мог видеть конец. Одно дело — оступиться, даже попасть на обложку журнала «Тайм», и совсем другое дело — взять на себя ответственность за судьбы людей, подставить свое плечо отчаявшимся. Джон Баббер был человеком, а не богом. И вопреки тому, что писали о нем заголовки газет и журналов, он не умел творить чудеса.
Его собственные чувства также выходили из-под контроля. Чем больше времени он проводил с Гейл Гейли, тем больше сближался с нею, росла его привязанность к ней, угрожая поглотить все его чувства. Он не решился бы назвать это любовью, даже про себя, хотя ни одно другое слово не могло точнее описать его чувства. Джон понимал, что чем больше он увязает в этой ужасной лжи о его героизме, тем глубже роет себе могилу, и тем хуже будет расплата. Как он может мечтать о такой женщине, как Гейл, когда он стоит на краю пропасти? Кроме того, Джон не собирался тащить Гейл — первую из поверивших ему — в пропасть следом за собой.