— Послушай…
— Т-с! Поцелуй меня еще…
— Ты же знаешь, как я к тебе…
Она обхватила ладонями его щеки и снова прильнула ртом к его губам, и после недолгих поисков пустила в ход язык, лаская им его губы, овал рта, зубы, десны, щеки изнутри. Он тихо простонал, откинулся на спину, она навалилась на него.
— Мы не должны, — сказал он. — Это нехорошо…
— Я люблю тебя, Клайд…
— А я тебя, Бонни. Но это не значит, что мы должны тут барахтаться, словно собаки во время течки…
Она улыбнулась и, обводя пальцами линию его подбородка, сказала:
— Может, эти собаки разбираются в жизни получше нас?
В нем происходила безмолвная борьба, Бонни это хорошо видела. Внезапно он выпрямился и сказал:
— Это нехорошо
— Ты не прав, Клайд. Это ничуть не хуже всего остального.
Его сильное тело вдруг исказила судорога. Он подошел к дальней стене, помолчал с минуту и сказал:
— Ты не понимаешь…
— Я люблю тебе Клайд. Разве этого недостаточно?
Он глубоко вздохнул и попытался выключить память, но в его сознании возникали картины, которые он хотел бы забыть раз и навсегда. Одна из них часто не давала ему покоя: отец и мать в постели, без одежды, в поту, в конвульсиях, отец сверху, мать снизу, он, похоже, делает ей больно, она издает жалобные стоны. Боль, насилие, непристойность происходящего, а затем упреки, сетования матери о том, что настоящее мимолетно и его не ухватить, не догнать… Эти повторяющиеся сцены, которые опустошали, напоминали о недосягаемости желаемого.
Еще толком не поняв, что это за сцены, Клайд дал зарок никогда не причинять боль любимой женщине, никогда не отказывать ей в том, чего она хочет. И чтобы не нарушать свое обещание, он решил оставить в стороне многое из того, что делают мужчины…
Когда ему было шестнадцать лет, в его жизни появилась девушка. Она была старше его на два года и успела кое-что узнать и испытать. Как-то раз она отвела его на задворки школы и показала, как надо целоваться, как надо ласкать девушку. В нем нарастало возбуждение и, наконец, ему просто захотелось кричать криком. Она же стала издавать жалобно-призывные звуки, ее тело начало извиваться, словно в знак протеста, и он понял, понял, что причиняет ей боль. Он, взъерошенный, растерянный, даже сердитый, вскочил, не обращая внимания на ее умоляющий взгляд, ее призывы, отвернувшись, чтобы не видеть ее раздвинутые ноги, бледный живот и темный мысок, который в то же время и притягивал, и отпугивал. Она тихо, умоляюще произнесла его имя, но он повернулся и ушел. Он то шагал, то переходил на бег, пока не оказался дома, в безопасности…