— То есть как? Конец дружбе, что ли?
— Что-то вроде этого. А сейчас будь умницей и беги домой. Сразу за углом, справа, стоянка такси.
— Ага. Уже иду. Мне тут рядом. — Она обернулась и, пока он открывал дверь, с надеждой спросила: — Может, мне все-таки остаться?
— Спокойной ночи, Грейс, — решительно простился Бруно.
Он захлопнул двери за гостьей и медленными шагами вернулся в мастерскую. Висок наливался тугой болью. Он приложил пальцы к давнему шраму и почувствовал, что в правой щеке маленькими молоточками изнутри заколотился нервный тик. Он постоял с минуту, прищурясь в ожидании боли, вглядываясь в темные фигуры, и подошел к столику, где стояла шкатулка для сигарет. Пусто. Он выругался под нос и торопливо обшарил все карманы — напрасно. Поиски в ящиках стойки, в тумбочках в спальне тоже не принесли успеха. Он сорвал с вешалки кепку и как раз натягивал плащ, когда под табуретом у бара заметил дамские перчатки на ковре. Может, на высоких каблуках она еще не доковыляла до площади и, если повезет, он догонит ее. Бруно запихнул находку в карман и сбежал по лестнице.
Городом владела ночь. Злобно завывал ветер, а дождь прилежно расчерчивал мглу тугими косыми струями.
У Шона Дойла, когда его доставили в городскую больницу, в голове и мысли не было о побеге. Он без придури был плох: почти сорок температура, весь в липком поту, а желудок словно набит осколками стекла, рвущими кишки. Только через сутки он чуток очухался и выполз из забытья. В мозгах клубился сплошной туман, он чувствовал себя разбитым и слабым, но боль отошла. В палате царил полумрак, только маленький ночник на тумбочке у кровати отгонял темноту и немного рассеивал мрак.
Как положено, рядом с ним сидел надзиратель Джоунс. Бывший уэльский гвардеец, посапывая, дремал на стуле у стены.
Дойл облизал сухим языком спекшиеся губы и попробовал свистнуть. Двери как раз открылись, и вошла медсестра, молодая индианка из Западной Индии, смуглая и гибкая, с перевешенным через руку белоснежным полотенцем. Сама царица Савская не произвела бы впечатления ярче, войди она в палату, а Дойл два с половиной года оттрубил с другой стороны решетки.
Девушка приблизилась к кровати, и он быстро прикрыл глаза. Всем телом, каждой его клеточкой он ощущал ее присутствие, впитывал ее духи с ароматом белой сирени, ловил шелест ее накрахмаленного халата, когда она на цыпочках подошла к Джоунсу. Дойл жадно наблюдал за ней из-под опущенных ресниц, когда гвардеец вздрогнул и стряхнул дремоту.
— Что случилось? — встревожился он. — С Бомбардиром все в порядке?