Гонора попятилась назад, сходни закачались, сердце ее замерло от испуга. Наконец она снова на палубе. Осторожно ступая по гладким доскам, она подошла к стеклянной двери и толкнула ее. Повеяло запахом жилого помещения. Прокричал гудок парохода, но ей казалось, что это кричит ее сердце.
Гонора вошла в салон. Повсюду в беспорядке стояли стулья, пахло мужским потом и табачным дымом — все говорило о том, что здесь недавно находились мужчины.
В одном из кресел, положив на стол голые ноги, сидел Курт и потягивал виски. Прищурив глаза, он смотрел на нее.
— Неужели это миссис Айвари? Разве не вас я видел спускающейся на берег?
— Мне хотелось бы поговорить с тобой, — едва слышно сказала Гонора.
Курт пожал плечами.
— Я бы хотела, я… я бы хотела… видишь ли…
«Господи, неужели это я, — подумала Гонора, — бормочу что-то, как маленькая девочка». Она густо покраснела.
Курт сделал большой глоток и с интересом посмотрел на нее.
— Я бы хотела…
— Ты бы хотела услышать слова благодарности. О’кей, вот они: я премного благодарен тебе и обязан по гроб жизни.
— Не будь таким, — прошептала Гонора.
— Каким?
— Саркастичным… я хочу сказать…
— Ты уже, наверное, плохо помнишь меня? Ведь ты у нас самая добрая, благородная и отзывчивая, хотя до тебя не доходят слова, идущие от чистого сердца.
— Курт, пожалуйста, не надо.
— Что не надо?
— Почему мы не можем поговорить по-человечески?
— А ты считаешь, что можем? Я уже разучился говорить с тобой.
— Курт, прошу…
— Мои ученые мужи считают, что на слушании рядом со мной должна сидеть моя верная подруга, и вот ты здесь. Великий английский садовод специально прилетел из Лондона, чтобы поддержать своего друга. Как я понимаю, слова благодарности для тебя ничего не значат. Может, мне встать перед тобой на колени?
Гонора, которая редко выходила из себя, вдруг почувствовала, что больше не может выносить его издевательств.
— Не смей так разговаривать со мной! — закричала она. — Я не одна из твоих потаскушек!
— Детка, я уже давно это понял, — с усмешкой ответил Курт. — А теперь убирайся к черту.
Когда-то давно, в больничной палате, пропахшей запахом лекарств и увядающих роз, Курт, прижавшись небритой щекой к ее щеке, пообещал ей, что убьет всякого, кто посмеет обидеть ее. Может, стоит напомнить ему об этом? Ну и что ей это даст? Он убьет себя? Конечно же, нет. На глаза Гоноры навернулись слезы. Боясь расплакаться, она повернулась к двери.
— Гонора, вернись, — позвал Курт.
Гонора остановилась, вынула платок и вытерла слезы.
— Ты права, — сказал Курт, — уж коли нам придется присутствовать вместе на этом слушании, давай на время закопаем топор войны.