А потом, была та страшная ночь…
Он не мог понять, что подтолкнуло его приехать в усадьбу. Помнил, как прощался с Костей, собираясь ехать к его сестре, помнил, как садился за руль, думая об Алине, только вот, очнулся, почему-то, около своего загородного дома.
А там, увидев Сашу, задохнулся от сладкого дурмана, утонул в испуганных васильковых глазах, подался вперед, желая прильнуть к ее полуоткрытым губам, и внезапно, увидев ужас и отвращение в ставших холодными синих озерах, вспомнил, что у нее есть любовник, которому дозволено прикасаться к этому манящему телу, обладать им, наслаждаться близостью… При мысли о неизвестном сопернике, красная пелена накрыла сознание Оборского. В голове всплыли слова — «Вас никак не касается моя личная жизнь», и Глеб потерял рассудок.
Он схватил девушку и понес наверх, в спальню… «Моя! — отзывалось в мозгу. — Подчинить, подмять, заставить…» И он впивался в беззащитное тело, ломал его, подстраивал под себя, а на финальном аккорде, зверь вырвался, отобрав у него власть, и отчаянно заклеймил свою пару.
Глеб помнил потрясение, охватившее его после пробуждения. Он растерзал хрупкую, нежную девушку. Невинную и невиновную ни в чем. Грубо взял ее девственность, превратив первую для Александры ночь с мужчиной в кошмар. Ужас от содеянного до сих пор отзывался внутри лютой стужей.
Оборский снова и снова видел перед собой бредящую Сашу, шепчущую — 'пожалуйста, не надо', и ненависть к самому себе захлестывала и уничтожала его. Мужчина погружался в мучительные воспоминания, и ему казалось, что он, словно наяву, слышит стоны своей любимой. Страшное это слово — любимая. Страшное в своей неизбежности и невозможности.
Спустя какое-то время, Глеб понял, что жалобный стон — не плод его воображения. Он, действительно, раздается из комнаты Александры.
Мужчина сорвался с места и кинулся к Саше, столкнувшись возле ее спальни с Алексом. Они почти одновременно влетели в комнату, чуть не снеся дверь с петель, и огляделись.
Девушка, раскинувшись, лежала на кровати. Она часто и прерывисто дышала, ее руки судорожно вздрагивали, и мучительный стон срывался с сухих, потрескавшихся губ.
Да, состояние Александры было гораздо хуже, чем можно было ожидать…
Глеб с отчаянием посмотрел на друга.
— Я не могу, — еле слышно пробормотал он.
— Это единственный выход, — пожал плечами Алекс.
Саша горела. Она чувствовала, как раскаленная лава разливается по ее телу, забирая дыхание, затапливая сознание и подбираясь прямо к сердцу.
Ей было больно. Девушка не знала, сколько минут или часов огонь пожирает ее. Она попыталась открыть глаза, но не смогла — веки налились тяжестью, дыхание с хрипом вырывалось из груди, губы пересохли и с трудом прошептали: — 'Воды… пожалуйста…' Но никто не пришел на ее еле слышный зов. И пытка все длилась и длилась…