– Меня зовут Агнес, а тебя? – нерешительно спросила незнакомая девушка.
Ракель ободряюще улыбнулась и назвала свое имя.
– Когда тебя привезли? – продолжила она, заметив, что лагерь не наложил свой отпечаток на Агнес.
– Вчера. Нас всех разделили, я так больше и не видела родителей. У меня хроническая астма, а лекарство осталось у мамы, и теперь я не знаю, как… – Агнес запнулась, с трудом сдерживая слезы.
– Не волнуйся, – оборвала ее Ракель, понимая, что лекарство девушке больше не понадобится.
– Куда нас ведут? – спросила Агнес у надзирателя.
– В душевую, – ответил капо с натянутой улыбкой и кивнул на плакат, прибитый к стене: «Соблюдайте чистоту».
Ракель обняла Агнес за плечи, стараясь поделиться с девушкой самообладанием.
– Поторапливайся! – крикнул надзиратель.
Женщин вывели из раздевалки и направили к двери с надписью «Desinfi zierte Wasche».
– Это комната для дезинфекции, – пояснила Ракель своей спутнице и солгала: – Чтобы мы не завшивели.
Вместе с сотнями женщин Агнес шагнула в пустое помещение с цементным полом. Они стояли, плотно прижавшись друг к другу, дрожа от страха и холода.
Ракель обняла спутницу и шепнула:
– Не бойся, скоро все кончится. Мы будем свободны.
Истбурн, апрель 1951 года
Люк любил ранние предрассветные часы, когда бодрствовали только рыбаки. С гряды холмов Саут-Даунс открывался вид на меловой утес Бичи-Хед. У галечного пляжа раскинулся небольшой городок. К пристани возвращались рыбацкие лодки, над которыми кружили шумные, драчливые чайки, стремительно пикируя к волнам за поживой: рыбаки, разбирая улов, выбрасывали за борт рыбью мелочь.
Запах рыбы долетал до берега. Люк всегда различал тончайшие оттенки разнообразных ароматов, и с годами эта способность развилась. Рыба пахла солью и йодом, примешивался запах очагов, каменного угля и почвы. Если принюхаться, можно было учуять даже дикого кролика, шныряющего по холмам.
Порывы холодного ветра доносили до пляжа резкие крики чаек. Люк раздраженно отвел золотистую прядь со лба, вспомнив о недавней ссоре с женой. Лизетта ни в чем не виновата. Она окунулась в новую жизнь, забыла о горестных утратах, а он все еще цеплялся за прошлое, хотя больше не за что было бороться. В тяжелые минуты он нервно ощупывал шрам на запястье – память о ране, полученной на плато Мон-Муше. Он выжил под бомбежкой и градом пуль там, где полегло столько боевых соратников. Люк часто вспоминал одного из бойцов, отца четверых детей, который до последнего вздоха думал о родных и близких. Имени его Люк не помнил, да и не хотел вспоминать: слишком сильно было чувство самоуничижения, как будто, покинув Францию, он переложил на чужие плечи страдания и горечь утрат.