По космосу были разбросаны погибшие боевые корабли. Сотни, их золотые корпуса перекручены и разбиты на части, как разорванные тела. Отогнутые огромные полосы брони открывали вид на паутину помещений и переходов. Корпуса размером с гору были разделены на куски. Я словно смотрел на перемешанные останки бойни.
«Все мои братья погибли», — подумал я, и мне стало холоднее, чем за многие десятилетия. Я вспомнил Элиаса, моего настоящего брата, брата-близнеца, сорвавшегося во тьму с кончиков моих пальцев.
Недостаточно энергии… — звучали предупредительные руны.
Последние воспоминания дополнили общую картину. Я знал, куда мы направлялись: мы все к этому шли. Я смотрел на кладбище и определенно осознал кое-что еще.
Недостаточно энергии…
— Мы не справились, — сказал я тишине.
— … ответьте… — В шлеме прозвучал механический голос, прерываемый помехами. Мне понадобилась секунда, чтобы ответить.
— Это капитан Седьмого легиона Полукс, — сказал я, когда дисплей шлема потускнел.
Слух наполнили взрывы помех. Я чувствовал, как застывает вокруг меня доспех, его системы окончательно истощились. По телу начало распространяться мягкое онемение. Дисплей шлема почернел. Я почувствовал, как что-то ударило в грудь, а затем сомкнулось вокруг меня с металлическим лязгом. В темнице умирающего доспеха я чувствую, что падаю во тьму, падаю слепым и без боли, падаю, как мои братья. Я одинок в темноте и холоде, и всегда буду.
— Ты с нами, брат, — произнес механический шепот. Казалось, он раздавался из ночи, наполненной ледяными снами о мертвых кораблях, мерцающих в свете звезд.
Я знал, что оно перейдет ко мне. Я знал протокол нашего легиона, как и любой другой, но это не лишило меня желания, чтобы все было иначе. Летописцы и итераторы, упоминая о Легионес Астартес, говорят, что мы не ведаем страха, что, кроме решимости и ярости ничто не наполняет наши сердца и разумы. Об Имперских Кулаках они говорят и того больше: что у нас души из камня, что наши эмоции молчат. Правда, как обычно, это то, что не в силах описать слова. Если бы мы ничего не чувствовали, то проиграли в тысячах войн, что вели во имя Императора. Без сомнений, усмиряющих смелость, наши враги могли бы вырезать нас неоднократно. Без ярости мы бы никогда не достигли высот славы. Я не чувствую страха, но внутри меня остается что-то от него, усеченное и увядшее, словно перенастроенное на другое звучание. Там, где человек будет чувствовать страх, я чувствую натяжение другой эмоции, сжатой и вплетенной в мою душу процессом, который создал меня. Иногда это ярость, осторожность или холодный расчет. А иногда это трепет, слабый отголосок истинного страха, утраченного мною. И я почувствовал именно трепет, когда руководство флотом перешло к «Трибуну».