— О Боже, ей ведь с утра было легче! Я сейчас же иду.
Ворвавшись в спальню, Стефан в ужасе взглянул на восковое лицо Матильды. Руки ее сжимали серебряный крестик, висевший на груди.
— Что с ней? — спросил он.
— Она не доживет до утра, сир, — ответил один из лекарей. — Мы дали ей настойку из мака, чтобы облегчить дыхание, но большее, увы, не в наших силах. Она исповедалась и причастилась. Душа ее отлетит с миром.
— Но я не понимаю! — воскликнул Стефан, побледнев от страха. — Утром ей, казалось, стало гораздо лучше! Что же могло случиться?
Другой лекарь развел руками.
— Кто может знать Господню волю, сир?
— Матильда, любимая моя, — прошептал Стефан, наклонившись над женой и прислушиваясь к ее тяжелому дыханию.
Матильда, полусонная от маковой настойки, медленно открыла глаза.
— Стефан, — прошептала она, — Теобальд уже вернулся с церковного совета? Он согласился короновать Эвстейка?
Несмотря на то, что Матильда забыла об изгнании архиепископа Кентерберийского, она даже на смертном одре в первую очередь заботилась о сыне.
— Да, Теобальд вернулся и согласился короновать Эвстейка, любимая, — ответил Стефан, убирая светлые пряди волос, упавшие на ее влажный лоб. — Он все сделает, как надо. — Теперь Стефан чувствовал себя обязанным во что бы то ни стало добиться, чтобы эти слова стали правдой.
На лице Матильды явственно отразилось облегчение.
— Тогда мои труды завершены, — прошептала она. — Пообещай мне, что больше никогда не оскорбишь Святую церковь. Наш сын должен быть коронован.
— Обещаю. Отдыхай с миром. Все, о чем ты молилась и заботилась, осуществится, — сказал Стефан, наклонился и поцеловал жену в щеку.
— Стефан… — Взгляд Матильды затуманился от внезапного приступа боли. — Стефан, еще только одно… я никогда не осмеливалась спросить тебя, но сейчас это слишком тяготит мою душу. Я так волнуюсь… — Она с трудом повернула голову.
Стефан напрягся от ужаса. Господи, если это именно то, чего он боялся… Он взял себя в руки, уже зная, что ответить.
— Можешь спрашивать меня о чем угодно, сердце мое.
— Мод… ты действительно любил ее? — Голос ее был едва слышен. — Я… должна узнать правду перед смертью. — В глазах Матильды задрожали слезы, и Стефан, думая о том, как давно она подозревала это, мог лишь догадываться, какие муки все эти годы молча терпела его жена.
— Никогда, — солгал он с абсолютной убедительностью. — Никогда. Мною овладела похоть, ослепляющее желание. И это давным-давно прошло. По-настоящему я любил только одну женщину — тебя. — Он взял из ее рук серебряный крестик и прижал к губам. — Клянусь тебе телом Христовым, клянусь Господом и всеми его святыми! — Серебро, казалось, обжигало губы, как огонь. — Да буду я навеки проклят, если из моих уст вырвалось хоть слово лжи!