Я очнулся на дворе. Вокруг меня несколько монахов. Старичок, который продавал свечи, поливал голову мою холодной водой.
Да, это было видение! По крайней мере, в первую минуту я был убежден в этом. Но в чем его смысл?
Почему явился дьявол мне, и в таком страшном, человеческом образе? Зачем он шел по церкви, о чем плакал над Чашей и, главное, зачем показано все это мне? Я ничего не понимал тогда и ничего не понимаю до сих пор.
Вы, может быть, спросите: повлияло ли «видение» на веру мою? Ведь некоторое время я безусловно не допускал галлюцинации, значит, Дьявол был для меня, во всяком случае, живым свидетельством о потустороннем мире. Да – и все-таки это не совсем так. Должно быть, верой что-то другое зовется. По крайней мере видение это, хотя я действительно Дьявола так и считал за Дьявола, все-таки никакого «переворота» не произвело во мне. Должно быть, все разбивалось об тогдашний мой индифферентизм. «Это меня не касается», должно быть, парализовало то, что по логике действительно, казалось бы, должно было иметь роковые для меня последствия.
Повторяю, в вопросе веры видение никакого значения не имело. Но зато оно оказало другое, и несколько неожиданное, действие.
Да, очевидно, увидать Дьявола и не захотеть плодов древа познания Добра и Зла невозможно.
И я захотел. Захотел с жадностью совершенно исключительной. Это была какая-то предсмертная тоска по различию Добра и Зла.
От соленого пить хочется. А мне вот так же от «видения» захотелось, жгучей жаждой захотелось хоть на одну секунду почувствовать нутром, сущностью своей, разницу между Добром и Злом.
«Может, и впрямь я „душой усумнился“, и это „путь“ своего рода!» – без злобы, скорее, с оттенком иронии подумал я.
А жажда все разгоралась с каждым шагом моим.
И почему серый, усталый, сутулый призрак так пробудил во мне эту тоску по неведомому мне знанию? Я и тогда старался вникнуть в это, и теперь много передумал. Но мысли мои, как всегда, не столько утверждение, сколько вопрос.
Может быть, там, в церкви, я находился, что называется, у кормила Зла, за которым дальше сейчас же начинаются благовонные поля Добра и «вечной гармонии». Еще оставалась «последняя точка», и вот, шагни я через нее, я разом, как утренними лучами солнца, был ослеплен бы сиянием Добра и тут разом же понял бы, какое отличие света от тьмы. Если так, то и жажда от этого видения не более как бессознательное предчувствие изнуренного путника, что там, за последним песчаным бугром пустыни, расстилается-таки прекрасное озеро прозрачной, холодной воды…