– Прости, прости, прости… – шептал я, почти теряя сознание.
Господи, да разве можно говорить «прости», разве она уже давно не простила? Все простила, все забыла и слушать не хочет. Ничего этого не надо. Любит она, любит. Все отдаст за меня, жизнь отдаст, все.
Святая моя, маленькая моя Верочка!
Ей домой нужно. Завтра она опять придет, обязательно придет. Она больше никогда меня одного не оставит.
Мы вышли в прихожую.
Уходит… значит, так надо… А завтра опять… это новая жизнь.
Уже совсем прощаясь, она сказала:
– Ты слышал, завтра предполагаются беспорядки.
Я ничего не слыхал. Но, должно быть, мое воскресение было неполным! Во всяком случае, прежняя неожиданная для самого меня лживость и внезапность ответов осталась.
– Слышал, – сказал я серьезно и прибавил: – Я тоже иду.
Верочка посмотрела на меня хорошим, «честным» взглядом и по-мужски пожала руку.
Ушла… Прощай, Верочка!
Я сидел и ждал ее. Резкий звонок – верно, она. Я сделал вид, что занимаюсь, хотя целый день сидел, ничего не делая.
Вдруг с шумом распахнулась дверь, и я увидал Николая Эдуардовича. Он был без пальто, мокрый от дождя, со сбившейся на сторону шляпой.
Не здороваясь, крепко схватив меня за плечи, он проговорил с какой-то странной отчетливостью:
– Верочку убили…
Я встал и безжизненно, как труп, уставился на край стола.
Ни жалости, ни горя, ни испуга, ни удивления… Да, да, я знал это, опять точно заранее до мельчайшей черты все предчувствовал: и как он войдет, и как он скажет.
Мы ехали молча. Николай Эдуардович успел только сказать:
– Я убеждал ее утром не ходить, она сказала, что ты там будешь и ей необходимо.
Я вошел в ее комнату один…
Слушайте, вы, читатели, от нечего делать читающие романы! Вам хочется наслаждаться эстетическими эмоциями. Уходите прочь отсюда, здесь мое царство, я не хочу, чтобы вы были здесь!
Я не хочу, чтобы вы видели ее на столе. Руки, сложенные на груди, на узенькой детской груди, простреленной глупым кусочком свинца! Она лежит, как и все мертвецы, никому ненужная, падаль, гнилой мусор… А ведь лицо ее, она вся как живая, те же длинные ресницы, та же полуулыбка, те же мягкие нежные волосы.
Я зарыдал, завыл, прижимаясь к ее твердому холодному тельцу:
– Верочка, Верочка… ты, ты!.. девочка моя!..
Не помня себя, я схватил ее за руку, как живую. И в ужасе отшатнулся: восковая рука с растопыренными пальцами, как выточенная, холодная, неподвижная, – рука какого-то мертвеца была в моей!
Нет тут Верочки! Нет никого! падаль, одна падаль!..
Все падаль, всему конец. Все издохнут, все гниль!
– Ура Антихристу! – дико закричал я и без шапки выбежал вон.