– С каким слепым? – переспросил Максим с удивлением.
– Да с этим… на колокольне… Максим сердито стукнул костылем.
– Какое проклятье – быть безногим чурбаном! Ты забываешь, что я не лазаю по колокольням, а от баб, видно, не добьешься толку. Эвелина, попробуй хоть ты сказать разумно, что же такое было на колокольне?
– Там, – тихо ответила тоже побледневшая за эти дни девушка, – есть слепой звонарь… И он…
Она остановилась. Анна Михайловна закрыла ладонями пылающее лицо, по которому текли слезы.
– И он очень похож на Петра.
– И вы мне ничего не сказали! Ну, что же дальше? Это еще не достаточная причина для трагедий, Аня, – прибавил он с мягким укором.
– Ах, это так ужасно, – ответила Анна Михайловна тихо.
– Что же ужасно? Что он похож на твоего сына? Эвелина многозначительно посмотрела на старика, и он смолк. Через несколько минут Анна Михайловна вышла, а Эвелина осталась со своей всегдашней работой в руках.
– Ты сказала не все? – спросил Максим после минутного молчания.
– Да. Когда все сошли вниз, Петр остался. Он велел тете Ане (она так называла Попельскую с детства) уйти за всеми, а сам остался со слепым. И я… тоже осталась.
– Подслушивать? – сказал старый педагог почти машинально.
– Я не могла… уйти… – ответила Эвелина тихо. – Они разговаривали друг с другом, как…
– Как товарищи по несчастью?
– Да, как слепые… Потом Егор спросил у Петра, видит ли он во сне мать. Петр говорит: «Не вижу». И тот тоже не видит. А другой слепец, Роман, видит во сне свою мать молодою, хотя она уже старая…
– Так! Что же дальше?
Эвелина задумалась и потом, поднимая на старика свои синие глаза, в которых теперь виднелась борьба и страдание, сказала:
– Тот, Роман, добрый и спокойный. Лицо у него грустное, но не злое… Он родился зрячим… А другой… Он очень страдает, – вдруг свернула она.
– Говори, пожалуйста, прямо, – нетерпеливо перебил Максим, – другой озлоблен?
– Да. Он хотел прибить детей и проклинал их. А Романа дети любят…
– Зол и похож на Петра… понимаю, – задумчиво сказал Максим.
Эвелина еще помолчала и затем, как будто эти слова стоили ей тяжелой внутренней борьбы, проговорила совсем тихо:
– Лицом оба не похожи… черты другие. Но в выражении… Мне казалось, что прежде у Петра бывало выражение немножко, как у Романа, а теперь все чаще виден тот, другой… и еще… Я боюсь, я думаю…
– Чего ты боишься? Поди сюда, моя умная крошка, – сказал Максим с необычной нежностью.
И когда она, ослабевая от этой ласки, подошла к нему со слезами на глазах, он погладил ее шелковистые волосы своей большой рукой и сказал:
– Что же ты думаешь? Скажи. Ты, я вижу, умеешь думать.