За столом стало тихо. Из парка донеслось уханье совы. В отдалении по дороге проехала машина.
— Недурное желание, — заметил Эрик. — Только, боюсь, для этого нужно побольше музейных директоров. Может быть, из Лувра и Метрополитен. — И тут все рассмеялись. Придворный шут Маргареты разбил лед. Но один из них понял, что я имел в виду.
— Зачем ты так говоришь? — шепнула мне в ухо Барбру. — Это совсем не смешно.
— Возможно, — сказал я и взял с блюда крупную самку с широким хвостом. — Но я и не думал говорить смешного.
Она смотрела на меня, не понимая. Если бы я мог, то рассказал бы, что это было задумано как укол иглы для одного человека, чтобы встревожить его. Но никто из остальных не казался особенно обеспокоенным. Свен чокался с Барбру, а Эрик посмеивался над чем-то, рассказанным им же самим Гуннару, тот хохотал. Наверняка какая-нибудь гадость об общем знакомом. Элисабет соревновалась с Маргаретой в том, кто больше уместит рачьих хвостов на ломтики поджаренного хлеба.
Вечер был теплым, почти душным. Тяжелым от надвигающейся грозы. На небе грудились тучи, и скоро они закрыли желтый диск луны. Где-то далеко слышался приглушенный грохот. Не слишком громкий и тревожный, но там уже была гроза, и, казалось, она медленно приближалась. Однако это не трогало гостей за гостеприимным столом Маргареты. Внесли новое блюдо раков. Одна из служанок обходила всех с красным пластмассовым ведром и незаметно освобождала заполненные скорлупой тарелки. Другая поставила чаши для полоскания рук. На поверхности воды в них плавали ломтики лимона. После водки и пива я чувствовал искушение выпить из своей чаши, но у приличий есть свои границы.
Я ел медленно и методично, ничего не оставляя. Надрезал панцирь сразу за головой рака, выскребал то, что было под скорлупой, высасывал мясо из клешней и, разломав панцирь, освобождал его от белой плоти, из которой выковыривал потом шнурок черных внутренностей.
Странный обычай, думал я. Иностранцу, пожалуй, может показаться, что мы едим жареных скорпионов и запиваем их чистым спиртом. Нет, чтобы любить раков, с ними надо родиться. Не говоря уже о кислой салаке, другой разновидности шведского варварства.
Затем был подан вестерботтенский сыр, такой острый, что от него жгло язык и полыхало нёбо. Смягчила и утолила это ощущение малина, которая завершила обильный праздник. Точнее сказать, пир. Целые сугробы желтой малины с белыми, пышными взбитыми сливками были поданы в серебряных чашках, похоже, сде-ланных Цетелиусом. Впрочем, я не мог перевернуть их и взглянуть на клеймо, даже если мне этого очень хотелось.