– Наш уважаемый господин полковник … болен и … неважно себя чувствует, – продолжил Нычкин, – но ввиду значимости события нашёл таки в себе силы …
– Серьёзное, видно, событие… гляньте-ка, и силы нашлись… а то дня три из хаты носу не казал… так ведь болел сердешный, – зазвучали то тут, то там отдельные голоса, но в целом людское озеро оставалось пока спокойным. Люди слушали, что им скажет есаул, раз полковник сказать уже ничего не может.
– Господа закудыкинцы! – Нычкин решил опустить предисловия и перейти сразу к делу. Но его снова прервали.
– Ишь ты! Господами нас величат! Растём, братва! – раздались из толпы возгласы. Люди предались игривому, весёлому настроению, вовсе не выгодному сейчас для есаула.
– Товарищи! Народ русский! – начал он новый заход с другого краю.
– Гляньте-ка, мы ему уже товарищи! – не унимался народ. – Ещё немного, вообще гражданами нас обзывать начнёт.
По толпе пробежала волна смеха, покуда маленькая, безопасная, не волна даже, а так, рябь. Но ведь любой шторм начинается с лёгкого волнения.
– Здесь сейчас совершается суд над насильником и извращенцем, учинившим этой ночью в самый разгар праздника злостное и циничное изнасилование в особо извращённой форме, – продолжал голосить есаул.
– Кого ж это он? – спросил кто-то из толпы.
– Наши бабы вроде все на месте и не жалуются, – уточнили с другого краю.
– Так потому и не жалются, что злостно и цинично, да ещё в особо извращённой хворме. Твоя-то хворма, небось, висит постоянно где-нито за ненадобностью? – не остались в накладе и с третьего краю.
Людское море зашлось громким, раскатистым хохотом.
– Да не, то ж не наших баб… у них вон свои имеются…
– Так шо ж вин, грошив не заплатыв, чи шо?
– А она наивная, небось, так старалась, так старалась, всё как родному…
Ситуация выходила из-под контроля. Раздосадованный Нычкин гневно смотрел в толпу и играл желваками.
– Потерпевшая пожелала остаться неизвестной, – продолжил он, пытаясь вернуть разговор в серьёзное русло. – Сами понимаете, такая слава никому не нужна.
– Ой ли? – загоготала толпа. – Такой гарной дывчине яка ж то слава? То ж реклама!
Уже не волна, буря из откровенного ржания и сальных шуток закипала в людском море. Нужно было что-то делать.
– Оставь, господин, – проговорила тихо черноволосая, подойдя к есаулу и вставая у него за спиной, – их этим не проймёшь, они меня знают.
– А ну тихо! Цыц, жеребцы! – заорал Нычкин и дал знак конным казачкам. Те двинулись с места и медленно, как бы миролюбиво, но воинственно-виртуозно играя нагайками, приблизились к толпе. Буря послушно утихла, так и не разыгравшись.