Звонил брат Германа, он сначала делал вид, что хочет просто поболтать, но очень быстро сдался: Борису нужна была справка о прописке в квартире родителей и Борису нужны были деньги.
— Денег нет, — предупредил Герман, — я тебе серьезно говорю. Справку завтра сделаю, а деньги ищи сам.
— Совсем нет? — недоверчиво поинтересовался Борис.
— Совсем.
Брат принялся что-то задумчиво насвистывать в трубку.
— Может, тогда продать чего? Позарез ведь надо.
Герман вздохнул:
— Боря, мама для твоего «позареза» продала что только можно. Я в это не играю. Уже взрослый мальчик, сам выкрутишься.
— В тюрьму сяду, — весело сообщил Борис.
— Все в тепле будешь. Счастливо.
Он взял с полки будильник, убедился, что еще два часа можно спокойно себе спать, и снова забрался под одеяло. Сон, однако, уже не шел. Герман принялся думать про брата, вспомнил историю, как тот унес из дома его магнитофон, и пришел в полнейшую ярость.
— Говнюк, — сказал он, садясь на кровати, — вот не дал же поспать…
Умывшись, пошел варить кофе. Телефон еще дважды звонил, но Герман не стал повторять ошибки и остался на кухне. Позавтракал наспех приготовленной овсянкой, кофе и сыром. Потом включил телевизор и по несколько минут посмотрел каждый из трех каналов.
Мысль о Борьке не шла из головы. На кой черт ему справка понадобилась? Герман вернулся в комнату, выдернул телефон из розетки и принялся потрошить шкаф: все же надо найти Борькины бумаги, а где они лежат — поди разберись. По ящикам были разбросаны инструкции от бытовой техники, поздравительные открытки от родственников, коммунальные квитанции, какие-то распечатки с прошлой работы, договоры, а кроме того, фотоальбомы и коробки с мамиными вещами. Все лежало вперемешку и без какого-либо смысла.
Среди прочего Герман обнаружил свой значок часового Старосты, марки с военными дирижаблями и увеличительное стекло. Ни одной Борькиной бумаги не наблюдалось. Наконец с нижней полки Герман вытащил бледно-голубую папку: в ней лежат мамины документы и фотографии. Не исключено, что разная ерунда, оставшаяся от младшего брата, тоже там.
Он расшнуровал грязновато-бежевые тесемки. Сверху лежали шесть фотографий разного формата. На самой большой мама, Герман и Борька сидели под пальмой: Герман в богатырском шлеме и красном плаще, Борька — в перьях и с томагавком в руках. На двух других снимках мама стояла вместе с какими-то своими подругами. На оборотах было написано: «Москва. Галя, Вера и я. 07.07». Еще на одном фото — совершенно выцветшем — на берегу неспокойного моря стоял дед. Молодой, лет, может, сорока. Рукой он показывал в сторону корабля под странным флагом неизвестного Герману государства: флаг был наполовину синий, наполовину белый или желтый, теперь уже не определить. Оставшиеся две фотографии были портретами Германа и Бориса, такими же, как на школьных виньетках, только побольше. Герман помнил, что его снимали после девятого класса, а Борьку, наверное, раньше, может, в седьмом.