— Эта рыба поймана в Гвиане, в заболоченном водоеме.
Линнею думается, они с другом поют: «Сидели два друга / В безгрешном покое, в безгрешном поко- о-о-е…»
Но они не поют. Артеди продолжает, перейдя к следующей рыбе, стеклянной камбале, выловленной в Тронхеймсфьорде.
Снаружи хлынул дождь. Артеди не обращает внимания. Поднимает рыбину, подносит к лицу Линнея. Открывает-закрывает рыбий рот.
Артеди из сада уехал, он снова на пути в Амстердам. К Линнею заходит Лёвберг.
— Он оставил это мне, велел передать после его отъезда.
Линней пристально рассматривает растение, живое, в горшке. И не одно, там есть еще несколько растеньиц поменьше. Ярлычок с надписью гласит: Hort.Cliff.89. Из сада Клиффорда.
Указано и место произрастания: Habitat in Libano. Ливан, стало быть.
Линней видит, растение явно из зонтичных. Но вид незнакомый.
— Садовник! — зовет Линней.
Ему хочется рассказывать, утверждать, хочется триумфа. Но садовник чем-то расстроен, и все отменяется. Садовник показывает Линнею свою ладонь. Она усыпана черными пятнами неправильной формы, с желтой каемкой по краям.
— Ничего не чувствую, — говорит он.
Линней видит, как пятна расползаются по изнанке Садовниковой рубахи.
— Ничего, — говорит и Линней.
Он имел в виду переспросить, но слышит, что вопроса не получилось.
— Мне сейчас не до грабель, — говорит садовник. — Не до работы.
Все еще июнь. Линней в поле. Ночь. Он зовет:
— Красуля! Пружинка! Лилия! Цветочек! Любимица! Розочка!
Но ничего не происходит.
Лёвберг устраивает г-ну Мисса хорошую трепку, после чего тот исчезает из Хаммарбю. Линней призывает Лёвберга наверх, к себе в кабинет, благодарит.
— Мошенник может играть свою роль сколь угодно хорошо, — говорит Линней, — но в конце концов его настигает расплата.
Лёвберг отвечает, что с удовольствием передаст благодарность и своему помощнику.
— Помощнику?
— Брубергу. Шустрый малый. Живет в сарае с граблями. У тебя наверняка будет оказия повидать его.
Линней хворает, кричит от боли, бросается на пол, мечется туда-сюда, словно его палит огнем, бьется о стены. Рот перекошен, язык до крови искусан, временами он теряет зрение.
Эта ночь непроглядно черна. Швед ковыляет домой — от аптекарского стола на Хаарлеммердейк в направлении Брауверстраат, к своему жилью на Вармусстраат, что возле Ниувебрюгстеег. Он как бы на грани меж хмельным угаром и болезненной дурнотою. Ни зги не видно. На мосту через канал Херенграхт с обеих сторон веет легкой прохладой — туман поднимается от воды, холодит кожу одинокого пешехода. Он чувствует рвотный позыв. Опирается на ржавый столб. Идет дальше, в добром настроении, — ему полегчало.