Тень подкралась к окну. Распрямилась, еле заметная на фоне стены, перешла к другому окну. Здесь человек стоял долго. Вот хрустнуло. Стекло, наверное. Звона осколков не слышно. Фигура у стены уменьшилась, сократилась, стала исчезать…
Ушинский легко поднялся, без скрипа распахнул дверь клуни. Хилькевич бросился за ним к дому, заметив краем глаза, как выросли из бурьяна силуэты сержантов.
Из распахнутого окна выпрыгнул человек, на мгновение замер, рассчитывая, куда бежать. И тут в лицо ему ударил свет карманного фонарика.
— Стой! Руки вверх! Ну!
Плечистый парень в темно-сером пиджаке отступил на шаг, неохотно поднял руки. Морщился, отворачивался от света.
— Левченко, обыщи.
Сержант провел ладонями вдоль тела задержанного. Передал Ушинскому мятую пачку сигарет, спички, галстук, бумажник, маленький карманный фонарик.
— Перчатки уже можно снять, — ровным будничным тоном сказал Ушинский. Задержанный то ли еще больше сморщился, то ли усмехнулся. Стянул кожаные перчатки, отдал.
— А руки пусть так и будут, вверху, — напомнил оперативник.
— Товарищ старший лейтенант, за голенищем было… — сержант подал финку, держа за лезвие.
— Заверни в целлофан, Левченко. Идем!
Задержанный без напоминания, как давно привычное, отвел руки за спину и пошел. Ушинский приказал сержанту:
— Останьтесь тут до утра, Левченко. В клуне скройтесь. Еремин где?
— В саду шукает, мабудь, еще кто…
Шли по самой середине улицы. Старомайданная спала. Даже собаки не лаяли.
— Садитесь, — Ушинский коснулся спинки стула.
Парень сел, положил руки на колени. Оглядел комнату, задержавшись взглядом на темном, без решетки, окне. Хилькевич обогнул стол и прислонился к подоконнику. Парень тотчас отвернулся. Попросил;
— Закурить бы, гражданин начальник.
Ушинский вынул из кармана сигареты.
Хилькевичу не доводилось прежде видеть этого парня. Похоже, нездешний. Широкие темные брови, карие глаза с прищуром. Лицо грубоватое, но нельзя сказать чтоб отталкивающее. Но был на этом вполне обыкновенном лице едва заметный налет чего-то затаенного, неприятного. Конкретно — ничего такого. Просто — чувствуется, нечто злобное просвечивает из глубины глаз… Или предубеждение самого Хилькевича заставляет отыскивать и находить особенности, которых вовсе нет в парне? Держится без нервозности, сигарета в пальцах не дрожит. Покуривает себе равнодушно, будто ничего больше его уж и не касается — пускай, мол, теперь граждане начальники думают, что положено. Повел крутыми ладными плечами, зевнул, не раскрывая рта, желваки на загорелых скулах вздулись. Все же нервничает — зевает. Но порисоваться своей бывалостыо не хочет. Скромный бандюга. Хилькевич и сам зевнул, широко и откровенно. Кончается бессонная, беспокойная ночь. С уловом сегодня выдалась рыбалка. А жена скажет: опять без рыбы пришел…