– А где твой дом, Тимофей?
– Мой дом – железная дорога. А я на ней – первый человек. Начальник станции Белореченская.
– Что ж ты, на рельсах спишь? – пошутил Федот.
– Когда на рельсах, когда в составе. Не обязан отчитываться.
– А не было ли у тебя жены Маши? – вышел Федот на финишную прямую.
– Маши? Мне гроб по спине стучит, а он про Машу! У меня вообще никакой жены не было.
– А дочери Ани?
– Станция – моя дочь и жена. И на фу-фу меня не возьмешь, я птица стреляная.
По мощеной мостовой разгуливали петухи и упитанные тетки с авоськами хлеба, работал маяк, заполняя округу песнями дружественных народов. Тоска, хоть волком вой.
– Пойду искать станцию, – сказал Тимофей, и Федот не стал его удерживать.
Меж тем день разгорался. На последние деньги Федот купил бутылку в рамешковском сельпо и распил, сидя на пне у пыльной дороги. Он пил в надежде протрезвиться и понять, что же все-таки происходит с ним в последнее время. До пятого марта вроде жил нормально, а с тех пор куда-то все ездит, кого-то ищет, – кого, чего? Что я за человек такой?
«Дорогой ты слабенький мой родной! Юридически одинокий, но фактически есть у тебя я, Маша – ты никогда не был и не будешь одиноким, пока я дышу, пока я существую».
Федот по привычке задрал голову к небу, но Маши в нем не увидел. Пожевал черного хлеба да и лег на землю.
«Тварь я жалкая, вот я кто, – думал он, глядя в высокое чистое небо без единого облачка, – зря перевел на меня создатель столько ценного материала».
– Не греши, – откликнулся кто-то живой на его мысли.
– Брат во Христе, Серафим! – обрадовался Федот. – Какими путями?
– В рамешковской церкви служу. – Серафим поздоровался с Федотом за руку. – И семью сюда перевез. Хорошо тут, и здоровье поправляется.
Серафима и впрямь было не узнать. Исчезла болезненная одутловатость, он как-то выпрямился, приосанился, даже борода его была ровненько расчесана на пробор.
– Молиться надо, – наставлял Федота Серафим. – Мы в миру столько масок на себе носим, а вот остаться наедине с собой и совестью, сбросить личину и предстать пред Господом – это большая духовная работа, и она обязательно принесет плоды.
– А ты вот другое скажи, – перебил его Федот, – уехал ты из Москвы, а старушек и детей диссидентов на кого оставил?
– На Братьев. Я теперь здесь больше нужен. Пойми, Федот, историей доказано, что человеку не хлеб нужен, а слово Божье. Смотри, у человека уже всего вдосталь, а жизнь его ничуть не улучшилась. Ни цели, ни пути, – говорил Серафим, увлекая Федота за собой.
– Это понятно. Все до воскрешения доступно моему уму, а вот с воскрешением у меня загвоздка. Докажи, что это было на самом деле.