На свадьбе, где, согласно обычаю, зарезали не одну баранью тушку, молодые собрали килограмм золота (это у них так принято – молодоженам дарить только золотые монеты). Посидели-подумали, взяли этот килограмм и поехали в Стамбул. А что? Им тоже надо строить новую жизнь. В Стамбуле новоявленный муж устроился в какую-то шарашкину контору «белим-красим» и стал работать. Памук-ханым родила быстренько мужику еще одного сына, а потом и дочь для полного комплекта. Из деревни, на помощь по хозяйству, приехала бабка-свекровь, которая тут же принялась блюсти порядок в доме и нянчить детей.
Памук моей ханым все это не то чтобы не нравилось, но было скучно. Мужика дома совсем не бывало, помимо шарашкиной конторы он еще сам по себе ходил по квартирам и делал белим-красим. Не бедствовали. От скуки Памук-ханым сделала ход конем, заявив мужу, что идет работать. Муж чего-то там попыхтел-попыхтел, но спорить не стал. Ага, поспорь с ней, и она куда-нибудь урулит, а четверо детей останутся ему в наследство. В итоге Памук-ханым стала убирать в квартирах басурманских буржуев…
Мне Памук-ханым досталась в самом начале своей уборочной карьеры, когда у нее еще не было наработанной клиентуры, была низкая ставка, и она гладила белье без дополнительной оплаты.
Первый наш диалог сложился следующим образом:
– БырТырМыр? – спрашивает Памук-ханым.
– А? – не понимаю я.
– БырТырМыр, говорю! – повторяет она.
– А?
– Нэпонымат меня быртырмыр, дэлат быртырмыр нада?
– А?
– Трыдцат, ок?
– Да! – радостно откликнулась я.
Памук-ханым цокнула языком, уверенным жестом отодвинула меня со своего пути и приступила к делу. Через пять минут в моем доме кипела работа, жужжал пылесос, лилась вода и воняло хлоркой. Еще через три часа дом блестел чистыми окнами, вымытыми коврами, а в шкафах аккуратными кучками лежало глаженое белье.
Памук-ханым глуха на одно ухо и обладает совершенно особенным турецким, я ее почти не понимаю, а мой басурманский муж не понимает вообще. Поскольку видимся мы очень редко, a телефонное общение у нас складывается на пример приведенного выше диалога, то она пишет мне записки. Пишет коряво, дня два мы с хасбандом гадаем, что именно она от нас хочет, в конце концов оставляем эту затею и ничего ей не отвечаем. Она не обижается и снова пишет.
А еще у нее есть традиция: в каждый свой приход она обязательно что-нибудь ломает или разбивает. Пугается и звонит мне на работу.
– Але, – орет она в трубку. – Але! Я тут это самое, такое круглое, нет, квадратное, нет, прямоугольное или это было треугольное… неважно, разбила, сломала, уронила и выкинула.