— Алло! Кто говорит?
— Шарль, — ответил я.
Я сразу решил, что Люлю выпила. Голос у нее был какой-то мутный, после каждого слова она запиналась, словно не знала, что дальше сказать.
— Как поживаете?
— Благодарю, хорошо.
— А жена?
— Тоже.
— Как дети?
— Все прекрасно.
На нее это было не похоже. Я уж подумал, в себе ли она.
— А как вы, Люлю?
После долгой паузы, во время которой в трубке слышалось только дыхание, Люлю ответила:
— Кантуюсь помаленьку.
Если Боб охотно употреблял жаргонные словечки, то Люлю раньше их избегала.
— Вы одна?
— Нет.
Снова молчание, и я в растерянности уже подумывал, не лучше ли повесить трубку.
— Мне тут гадают на картах.
Я понял, кто: омерзительная старуха Кеван, мертвенно-бледная и красноглазая.
— Она предсказывает мне счастье!
Люлю рассмеялась дребезжащим нетрезвым смехом. Я не стал рассказывать жене об этом разговоре.
Незаметно подошел декабрь; пришлось, как всегда в конце года, нанять бухгалтера, который занялся составлением и рассылкой счетов моим пациентам. Он расположился в гостиной, не курил, лишь круглый день сосал желудочные пастилки, и стоило взглянуть на него, как сразу становилось ясно: приближается Новый год.
Я придумывал, как уговорить жену, чтобы она позвала к нам Люлю на встречу Нового года. Я понимал, что если приглашение будет исходить от меня, она не придет. Но и жене придется проявить настойчивость к хитрость.
— Кого ты собираешься пригласить на Новый год? — спросил я.
— Не знаю. А ты?
— Тоже не знаю.
В прошлом году, поужинав вместе с детьми индейкой и уложив их сразу после полуночи спать, мы на всю ночь отправились на улицу Ламарка; в ателье собралось человек тридцать, не меньше, и под утро мы устроили маскарад, перерядившись в то, что оказалось под рукой.
— Грустно будет Люлю, — осторожно намекнул я.
— Нисколько не сомневаюсь, но ведь пока у людей траур, они не празднуют Новый год.
Я не стал настаивать, поклявшись в душе еще вернуться к этой теме.
Но вернуться не пришлось. 15 декабря в четверть девятого утра, когда передо мной стоял голый до пояса старик и я через стетоскоп слушал хрипы в его заложенных бронхах, раздался телефонный звонок; я еще подумал, что он какой-то необычно тревожный и требовательный. Сразу взять трубку я не мог, и звонок продолжал надрываться.
— Это вы, доктор?
Голоса я не узнал.
— Доктор Куэндро у телефона. Кто говорит?
— Луиза.
— Какая Луиза?
— Мастерица у Люлю. Доктор, приезжайте скорей! Позвоните в полицию! Я боюсь. Я даже в дом войти не смею и звоню от мясника. Люлю умерла.
Из жизни она ушла незаметно и тоже не оставила ни записки, ни письма. На постели под ее телом рядом с измятой фотографией пятнадцатилетней давности, на которой были сняты они с Бобом, обнаружили пустой тюбик из-под снотворного.