Огород, не приносивший никакой пользы, я ликвидировал. Я снял пять десятин хорошей земли у соседа, унавозил ее всем пометом нашей конюшни, прежде исчезавшим неизвестно куда, и завалил кухню овощами. Огурцы, арбузы и дыни солдаты могли таскать свободно, без контроля.
Солдаты сразу почувствовали все это.
– Здорово, братцы, – говорил я им, – заходи справа и слева. Давайте придумаем, чем еще скрасить нашу солдатскую долю. Песенники у нас уже есть. Но по воскресеньям по 30 человек стоит под ранцем по пьяному делу. Будет этого. Давайте наладим театр. Открывайтесь, таланты. Кто играл раньше на сцене?
– Так что я был раньше сельским учителем, мы устраивали спектакли в школе.
– А я играл с заезжей труппой.
– А я был режиссером у нас, в Екатеринославе[102].
– Ну, а на женских ролях? Мнутся…
– Может, пригласить барышень из слободы?
– Лучше опосля, ваше высокоблагородие… Мы пока сами, а когда оне попривыкнут к нам, сами понабиваются. Мы их не обидим… Только вы будьте с нами.
– Ну вот и дело в шляпе. А как же с музыкой? Балалайки?
– Да уж понабили оскомину: только и знают, что «Ручеек» да «Барыню».
– Так кто же?
– Позвольте доложить, ваше высокоблагородие. Я, Илья Сокольский, играю на корнете[103], а Иоффе, у него баритональный бас, сядет на тромбон.
– А ты, Магер?
– Я могу на первого корнета, я был два года в оркестре в Ломже.
– Ну, а где же мы достанем инструментов? Ведь они дорого стоят, И кто будет за капельмейстера?
– Вы уж не извольте об этом беспокоиться. Я, Илья Сокольский, возьму это на себя. А каталоги я уже достал, лучшие, заграничные, работы Юлия Генриха Циммермана из Москвы.
– Ну, посмотрим, может, на лавочные добавим из свиного фонда.
– Так уже хватит, Таранченко говорил, на будущий месяц лавочка даст вдвое. – Выписывать?
– Выписывай, в мою голову, и запоем, и засвистим, и захрюкаем на все лады. Ступай в канцелярию, пусть пишут требование.
– Извольте, я сам приготовлю. Я, Илья Сокольский, я могу печатать на машинке… И репертуар составим… А на басы посадим взводных, а на барабан сядет Яков Васильевич…
Последний, видимо, глубоко сочувствовал идее. Не успели появиться инструменты, как его честное, рябое лицо показалось у меня в дверях.
– Ваше высокоблагородие, счастье привалило – капельмейстер заявился.
– Что такое? Какой капельмейстер?
– А вот, извольте видеть.
В дверях нерешительно топчется человек в старой солдатской шинели. Глаза как угли, усы – в иголочку – как есть, настоящий картвелец. Говорит с явным грузинским акцентом.
– Так что ми били в тифлисском гренадерском полку, в хоре музыкантов. Очень я провинился, пропил корнета, меня прогнали, теперь без работы. Слышу, у вас хороший музыка, а играть не умеют. Думаю, зачем так, я сам могу за капельмейстера. Я и пришел.