Совершенно неожиданно мне доложили, что в батарейной лавочке похищено 148 руб. 60 коп. выручки. В минуту головокружительных успехов это для меня было потрясающим ударом.
Я тотчас же приказал выстроить батарею. Напряженное внимание, глубокое огорчение сменили на этот раз на лицах солдат обычное выражение радостного ожидания.
– Сегодня, – сказал я им, – я собрал вас, чтоб поделиться с вами глубоким огорчением. Нашелся между нами недостойный, который украл молоко из груди родной матери. Вы знаете, куда шли лавочные деньги, вы видели, как мы украсили нашу жизнь теми экономиями, которые годами пропадали напрасно. Еще позавчера начальник артиллерии предлагал мне одну из гренадерских батарей в Тифлисе, где меня ожидала легкая карьера, а мою жену – спокойная городская жизнь. Я отказался. Я сказал, что для меня нет батареи лучше нашей, нет радостей, которых я не мог бы разделить с вами. Теперь мне приходится раскаиваться: нашелся негодяй, который доказал мне, что не все мои солдаты понимают меня, не все готовы меня поддержать, не все дорожат честью своего имени, имени нашей батареи.
Едва сдерживая негодование, я бросился на коня и ускакал домой. Ни шуток, ни песен не слышалось в эту ночь среди солдат. Плохо спали люди, собирались кучками, и судили, и рядили, как изловить вора и что ему сделать. Не спалось и мне: что пришлось бы внести эти деньги, это было бы еще не так важно. Но судебное разбирательство влезло бы в нашу жизнь до мелочей и наложило бы свою мертвящую лапу на все мои начинания, а завистникам развязало бы языки.
Как всегда утром, я сел на коня и стал спускаться по дороге к Гомборам. Но не успел я отъехать на сотню шагов, как навстречу на неоседланной лошади, в одной рубахе, с шестом, на котором болтался пустой мешок, вылетел один из моих солдат, задыхаясь от волнения.
– Ваше высокоблагородие! Честь имею представить: я нашел сполна все деньги. Не хочу отдавать их никому, окромя вас… Извольте получить.
– Что такое? Как ты их нашел, герой ты этакий?
– Извольте видеть… Я, значит, хлебопек, пошел спозаранку выколачивать мучные мешки об дерево, что рядом с кухней. Глядь, а на дереве – кол, а на колу веревка, спущена в дупло. Я за веревку, а на ней мешок, а в мешке все до копейки, 148 руб. 60 коп. Это, значит, ночью мы все не спали, судили, рядили, что сделать вору, когда он попадется, а он под утро и подкинул. Вот, извольте, все сполна.
Надо ли описывать взрыв радости, последовавшей за кошмаром вчерашнего дня! Я очнулся лишь тогда, когда при криках «ура!» солдаты внесли меня на руках в канцелярию. Большего триумфа я и ожидать не мог бы. Одним ударом возвращено все: и доверие, и радость, и уверенность.