– Пусть не боится, мы его побережем. Я буду держать его у себя в штабе; он помаленьку втянется в нашу жизнь, сам не замечая. Без чая мы его не выпустим, – прибавил я смеясь, – если я сам не буду иметь чего-либо, он всегда получит желаемое.
Несколько месяцев спустя Блок устроился в «земгусары». Теперь сестра моя устроилась в скромной квартирке на Сергиевской улице, на втором дворе, на четвертом этаже, но со всеми удобствами. Она завела себе нашу деревенскую Феклушу в качестве кухарки, с племянницей Сашей[115] вместо горничной. Одну комнату отдала старшей дочери дяди Феди, который скончался после японской войны, а маленьких его детей брала в отпуск из института и корпуса. Сама с Ангелиночкой постоянно ходила в церковь и держала себя как святая.
Это, впрочем, не мешало ей принимать молодежь, старших Эллиотов, служивших в Преображенском полку[116]. Алечка, ее подруги, а также заезжие офицеры вносили в их жизнь живую струю, играли на рояле, пели, хотя сами хозяева держались как-то в стороне.
Как-то за обедом, после визита одного молодого человека с еврейской фамилией Фишер[117], всегда молчаливая и сдержанная, Ангелиночка обратилась к моей жене:
– Чудо Алька! Скажите мне, пожалуйста, какого вы мнения вообще о евреях?
– Что же я могу вам сказать? – отвечала Аля. – Я ведь не знаю их как народ. Но между ними я встречала, и не раз, прекрасных, достойных людей, которые превосходно относились ко мне.
– Чудо Алька, – сказала задумчиво Ангелиночка, – вы действительно чудо, Алька! – Это название, которое как-то сорвалось с моих губ, так и осталось за нею.
Отец мой, уже генерал от артиллерии и почетный опекун нескольких институтов, доживал последние годы. Мачеха увезла его на дачу где-то за Нарвой, по Балтийской железной дороге, и я поехал к нему туда. Он уже заметно сдал и относился ко всему пассивно, но мое прибытие оживило его. Вскоре он вернулся в Питер и поселился на Греческом пр. № 6, где она (мачеха) устроила ему небольшую, но вполне аристократическую квартиру.
Как ни странно, но на старости лет он начал писать масляными красками прекрасные портреты.
Прочие братья были уже на зимних квартирах. Дети их подросли, но жены, все еще цветущие и моложавые, придавали уют и прелесть их вполне налаженному и счастливому очагу.
Заседание Комиссии по перевооружению артиллерии открыл мой двоюродный брат Михаил Алексеевич Беляев, впоследствии последний военный министр Российской империи. Выказав большую заботливость о прибывших артиллеристах и их личных нуждах, он сказал несколько общих фраз и передал председательство своему помощнику генералу Каменскому, моему товарищу по артиллерийскому училищу.