Перед уходом мы все-таки оказали услугу нашему доброму начальнику артиллерии. Ночью он вызвал меня.
– Знаете, поставленная вчера на вашей позиции шестидециметровая пушка Кане не может выполнить главной своей задачи. Каледин рвет и мечет. Ведь это зверь… Он способен расстрелять меня, требует, чтоб завтра же пушка действовала по деревне, на которую он поведет главную атаку.
– Но ведь вчера он указывал совершенно другие цели!
– Все равно, с ним не сговориться. Я не знаю, что делать, – бедный старик схватился за голову.
– Не волнуйтесь, ваше превосходительство, – вмешался Самборский. – За ночь можно срезать верхушку высоты, которая мешает обстрелу.
– Я вам пришлю всех своих людей с шанцевым инструментом, – прибавил я, – и к утру все будет в порядке.
Ранним утром, когда измученные ночной работой солдаты садились в вагоны, Неводовский с Калединым поехали наблюдать стрельбу орудия Кане. Но что могла сделать одна пушка с полусотней бомб против бетонированного и опутанного проволокой опорного пункта?
Формирование дивизиона заканчивалось в глубоком тылу, в местечке Атаки, предместье Могилева Подольского, отделенном от города рекой Днестром, через которую был переброшен понтонный мост.
За это время ко мне успели присоединиться мой неразлучный Крупский и Дзаболов, о переводе которых я хлопотал с первого дня моего назначения.
Будучи в Петербурге, мы с Алечкой часто бывали у Постовских, которые всей семьей обосновались там вскоре после начала войны. Генерал вначале был назначен начальником штаба к Самсонову и после постигшей его армию катастрофы, откуда ему удалось ускользнуть в последнюю минуту, был короткое время начальником дивизии на Карпатах и затем ушел на тыловую должность.
– У меня прекрасная лошадь, – говорил он мне, – вместе с трубачом она еще при мне. Я передам вам их обоих, по крайней мере, буду знать, что оба находятся в верных руках.
Я уже выписал себе молодую лошадь из конского запаса и теперь сразу получил обеих.
Красотку привел трубач Стежка, Кокотку – Дзаболов, командированный за нашими лошадьми. Обе кобылы были чудесные и как две капли воды подходили друг к другу.
Обоих командиров я отпустил в Петербург, снабдив их письмами домой. Веселые и беспечные, они считали, что их служба начинается и кончается на наблюдательном пункте, а в остальное время вели безалаберную жизнь и совершенно не думали о своих батареях, где царил хаос.
Я сам взялся за внутренний порядок – и меня глубоко тронуло, что весь дивизион, как один человек, отозвался на мой призыв. За несколько дней была налажена кухня, люди повеселели; за лошадьми был установлен должный уход; молодым офицерам объяснены их обязанности, и к приезду обоих гастролеров они могли уже без труда «командовать» своими частями. Вскоре нас направили на Северо-западный фронт, где дивизион распался: управление осталось в Минске, а обе батареи попали в Барановичи, откуда каждая получила назначение в различные армии.