– Это я убил маму, – повторял несчастный, вне себя от отчаяния. Он был ее любимец и сам был влюблен в нее без ума. Что делалось на похоронах, я отказываюсь повторять. Несчастный муж, сидя в алтаре, рыдая, повторял: «Боже мой, за что, за что?..»
Этим не кончились несчастья этой чудной семьи. Уже в изгнании наши поселенцы сообщили мне остальное. Когда ворвались большевики, они убили сына, и несчастный отец бросился с моста в Днестр. Что сталось с его девочкой и младшим сыном, они не могли сообщить мне.
С тяжелым сердцем распрощались мы с Атаками и сели в поезд, уходивший в Киев.
Там жила семья одного из офицеров дивизиона, служившая всем нам постоянным приютом.
– Зайка! Боже мой, вернулся!..
– Алечка моя! Как ты?
– Я – слава Богу. Только очень переволновалась за тебя. Ведь там, в Петербурге, все вверх дном!
– Да, там совсем плохо. Но, слава Богу, мне удалось провести приказ о производстве…
– Заинька мой – генеральчик!
– Подробности потом, сейчас беру экипаж и лечу к тебе…
И вот мы уже в большой уютной комнате, оба на кушетке, крепко держа друг друга за руки.
– Ну, как твои хозяева?
– Прелестные! Тут, кроме меня, столуется еще казачий сотник, она в нем души не чает, и он уговаривает Томашевского пробиваться с ним на Дон. Останутся одни женщины и Ежик, их сынишка. Ну, теперь рассказывай про свои приключения.
– Это был ряд чудес… С вокзала я приехал прямо к Махочке. Она запирала квартиру, Ангелиночка уже в монастыре вместе с Лилей. Она не могла забрать вещей, все остается там: в городе нет подвод. Феклуша с Саничкой должны уехать в деревню. Дивы давно уже нет, ее брат и сестра увезены неизвестно куда с корпусом и институтом. Я бросился в штаб. «Вы попали вовремя, – сказал мне маленький штабс-капитанчик, сидевший на этом столе. – Я попытаюсь вытащить ваше производство из вороха завалявшихся бумаг. Приезжайте завтра ровно в три часа, иначе будет поздно».
На другой день я бросился опять туда…
– Беляев Иван Тимофеевич?
– Он самый!
– Вот ваше производство! Так это ваша тетя Генриэтта Ивановна Эллиот?.. Ведь она была музыкальной учительницей моей жены, которая знала и вас, и всех ваших братьев. Она рожденная Сушенкова, дочь петербургского брандмейстера.
– Как же, я хорошо ее помню, она часто бывала у нас!
– Когда она услыхала вчера ваше имя, всплеснула руками: «Это был ее любимец, – говорила она, – обожание его тети. Из всех братьев он поражал своим удивительным благородством. Сделай для него все, ради меня, ради его милой тети!»
Я был тронут до слез. Это было последнее благословение от моей милой тети Туни!