Вслед за тем, после блестящего обеда, на котором генерал Май-Маевский поздравил меня с начальником дивизии, он поднял бокал за мои успехи. Я, по указанию Кутепова, повез ходатайство об этом в Ставку лично.
Когда я приехал в Таганрог, меня направили к инспектору стрелковой части, который тотчас же предупредил меня, что начальником дивизии назначен только что прибывший из плена генерал Болховитинов, командовавший ею в начале войны, а начальником штаба – разделивший его судьбу полковник, и это решение генерала Деникина безапелляционно. Это открыло мне глаза на многое. Обидно было за Россию, обидно было за идею, которая могла бы спасти наше дело – а дело уже, казалось, показывало… признания. Но лично для меня и это было во благо. Кто был близок к делу, понимал, что сформировать свежую боевую единицу с традициями, идущими вразрез с установленным порядком, было делом рискованным. На худой конец, ее всячески старались бы пустить в ход там, где катастрофа была неизбежна. Начальником артиллерии фактически я не нес никакой ответственности и рисковал собой лишь в случае гибели общего дела. А мнение об этом я составил себе, едва появился в Таганроге.
Город был забит невероятно разросшимися тыловыми учреждениями. Каждый был занят лишь собой и нисколько не беспокоился об общем успехе. Царивший на верхах оптимизм породил индифференцию. Но еще грознее было другое явление. Весь тыл был охвачен враждебным нам крестьянским движением. Карательные отряды, порка и грабежи без суда, расправы, возвращение озлобленных помещиков в свои гнезда – все это создавало тяжелую атмосферу надвигавшейся катастрофы.
Я вернулся с тяжелым сердцем. Кутепова я уже не застал, штаб перешел в Белгород. Но в Харькове меня ожидал новый сюрприз. От снабжения… Прибыл артиллерийский академик полковник Попов с полномочиями принять от меня все созданное и наладить бюрократический порядок на всех заводах и фабриках, все заказы производить лишь по нарядам и под контролем Главного командования. Все созданное рухнуло, как карточный домик.
Я зашел в штаб дивизии. Два поросшие мхом старика копались в письмах, занимались подсчетом пожертвованных сумм. В полках царила полная растерянность. Приток пополнений прекратился. У офицеров опустились руки.
По пути я встретил Родзянку.
– Что такое случилось? – с недоумением спрашивал он. – Я со брал 250 рублей и понес их вам. В штабе дивизии мне сказали: «Генерала Беляева уже нет, вместо них генерал Болховитинов. А деньги принимаем». – Ну нет, – заявил я, – я собираю только на его имя. Других я не знаю!