Опыт, полученный мною на арт-терапевтическом тренинге, был одним из самых удивительных в моей жизни. Во время шеринга вся группа собралась у моего рисунка – многим хотелось унести его с собой, настолько он был ресурсным. Затем я несколько раз «спонтанно» рисовала, но никогда больше не получала доступа к столь мощным ресурсам. В обычной жизни я не рисую, так что этот опыт для меня был отчетливо связан с «детским» состоянием. Я не пыталась его продлить или повторить, а решила оставить «чудом» за пределами рефлексии – сродни тем таинствам, которые существуют в церковной практике.
Сопоставляя метод арт-терапии с другими знакомыми мне способами восприятия, получения и переработки визуальной и иной креативной информации, я прихожу к выводу о существенной разнице между нею и побочными терапевтическими эффектами разнообразных занятий искусствами. Подобные выводы делались уже неоднократно (о делении на «фототерапию» и «терапевтическую фотографию» см. у Weiser, 2001), хотя я вижу здесь материал для более развернутых сопоставлений. Мне кажется не вполне верным резкое противопоставление (у некоторых исследователей) искусства, религии и терапии. Скорее, мне видится необходимым четче разграничить разные области работы с человеческим бессознательным, учитывая исторический аспект вопроса, а также используя возможность их взаимодополняемости, взаимодействия.
Рис. 3. Рисунок с семинара «Вкус и цвет моей жизни» (ведущие Варвара Сидорова и Анна Гарафеева, 2007)
Мой второй вывод касается сопоставления рисунка и фотографии. От собственной работы – в рамках уже не теории, а терапии – у меня сложилось ощущение, что фотография дает намного более сильный контакт с эмоциями, чувствами, ощущениями, помогает назвать и вывести их на поверхность, но она же может ненароком вызвать к жизни чрезмерно травматический опыт. Что касается рисунка, то здесь контакт с областью бессознательного представляется более «защищенным», вызываемые им чувства – менее обнаженными. Думается, что особенности устройства фотографии, спонтанность этого «слепка с реальности», его изначальная незакодированность делают иногда контакт с собой слишком резким и быстрым. Рисунок дает более длительное, протяженное и при этом менее рефлексивное, менее завязанное на текст и нарратив взаимодействие с собственной душой[12].
Основной вывод относительно описанного момента синтеза, испытанного мной на тренинге «Вкус и цвет моей жизни», касается всего моего предыдущего опыта. «Солнечные руки» стали итогом многолетней работы – арт-терапевтическая методика дала мощный толчок, удобную оболочку, инструменты для выхода на новый ее уровень. И в этом я вижу залог успешного контакта теоретика искусства и культуры и терапевта-практика: теория может дать арт-терапии возможность более нюансированного, полного, точного использования и понимания художественной образности, механизмов работы культуры, в том числе при создании новых тренингов и программ. Постепенный синтез разных образов «Я», целостный, оптимистический вектор – от подростковой депрессии через острое ощущение одиночества в ранней юности к чувству гармонии и счастья в моем нынешнем возрасте (мне 35 лет) – кажется теперь необходимым контекстом моей дальнейшей работы. Эта статья была попыткой «поиграть на чужом поле» (конечно, в силу моей компетенции), раскрыть некоторые аспекты гуманитарной теории психологам-практикам, показать возможность иного и в то же время в чем-то сходного с арт-терапевтическим контакта с разными областями искусства. Пять вышеприведенных примеров такого осмысления только намечают пути сотрудничества. Статья суммирует размышления филолога, искусствоведа и культуролога о возможности создания синтезирующей методологии на границе психологии и теории искусства, которая при этом не разрушит основ этих дисциплин, а наладит между ними контакт.