Нетерпимость одних французов по отношению к другим была столь велика, что мои слова, сказанные журналистам сразу после моего приезда из Франции, были злостно истолкованы. Я непредвзято заявил, что маршал Петэн еще не утратил популярности, что очень многие искренне верят в его желание перехитрить немцев и оттянуть время. Банальные истины, но журналистам оценки и суждения эмигранта хотелось видеть только белыми или же только черными.
Оказавшись в водовороте противоречий и сомнений, я заставил себя критически взглянуть на голлистскую прессу. И тут я ухватился за представившуюся мне возможность повидаться с Алексисом Леже. Мы как-то встречались с ним до войны, и теперь я ждал этой встречи. Мне хотелось поговорить не с поэтом Сен-Жон Персом (псевдоним Леже), но с бывшим ответственным секретарем Министерства иностранных дел. Его мнение тоже было небезынтересно, хотя все в Нью-Йорке знали, что в отношении Лондона у него нет твердой позиции.
Он принял меня очень любезно, и я до сих пор еще слышу этот удивительный голос, его речь с легким креольским акцентом: «Во всяком случае, в этом генерале привлекает то, что он не строит из себя политика; это отсутствие политического опыта придает ему особый колорит, в нем есть что-то свежее.»
Он говорил как-то шутливо, как будто о чем-то по сути своей совсем несерьезном.
Эта история приобретает особый смысл, если вспомнить яростное противодействие де Голля избранию Сен-Жон Перса во Французскую Академию, но это было уже позднее. Похоже, Генерал выносил суровый приговор, не подлежащий обжалованию, всем, кто не поддерживал его полностью и безоговорочно, в особенности в тот момент, когда их голоса были для него такими ценными.
Желая разобраться в особенностях американского законодательства, я встретился с адвокатом моих родителей Абе Бьенштоком, человеком пылким и восторженным, но в то же время очень энергичным и удивительно жизнестойким. Он оставался моим другом до самой его недавней смерти. Мой отец и дядя Робер снимали маленькую контору из трех комнат на Пятой Авеню, где молодой человек из Голландии по имени Петер Флек пытался распутать сложные хитросплетения документов, заполнял многочисленные декларации, приводя в порядок дела моей семьи. Я, как мог, помогал ему, используя деловые бумаги, которые привез с собой. Тогда мысленно я был далеко, предвидя, как после войны наш скромный кропотливый труд принесет свои плоды и из крохотной клеточки разовьется могучий организм сильного финансового учреждения в Америке, учреждения, которому я посвящал все свое время после национализации нашего банка во Франции.