— А вот заставлю самим всё убирать!
Рано темнеет, зажигаются лампочки над подъездами.
Идет по двору сосредоточенный Борис Евгеньевич Захава — «Наташкин папа».
Выходит из своего подъезда черноокая, медлительная Анна Алексеевна Орочко — «Женькина мама». Медленно и торжественно, весь погруженный в предстоящий спектакль, проходит Иосиф Моисеевич Толчанов — «Алешин папа». Пролетает всегда в чем-то развевающемся, трепещущем красавица Цецилия Львовна Мансурова. Шествует вельможный академик Виктор Алексеевич Веснин в шубе с бобровым воротником и в бобровой шапке. В ответ на наше «здравствуйте!» (нам очень нравится здороваться с Весниным — это у нас ритуал) он снимает шапку и вежливейшим образом кланяется нам, дворовой ребятне, и не рассеянно-безлично, а каждому в отдельности. Торопятся на спектакль Вера Константиновна Львова, Леонид Моисеевич Шихматов — «Валькины мама и папа», окликают нас, отряхивают, призывают к тихим играм — мы не видим, не слышим, мы отделены от благоразумия взрослых, как отделена волшебная сказка от необходимости мыть руки перед едой.
Мы роем в снегу пещеру с толстыми сводами и узким длинным лазом. Там, внутри, таинственная темнота, и там тепло, потому что нет ветра и надышали. Только заледенели коленки и онемели руки в мокрых, тяжелых от налипшего снега варежках. Мы бежим греть руки в третий подъезд. Там двойные двери и между ними высокая горячая батарея. Мы кладем на нее варежки, суем онемевшие руки между ее ребрами, прижимаем к ним мокрые, озябшие колени. Валя рассказывает, какую книжку она сейчас читает. Мишка перебивает: это что, вот Кирка рассказывал!.. Кирка — его старший брат, военный переводчик. Он видел немецкую кинохронику про фашистский концлагерь. Как из наших пленных выкачивали кровь для их раненых.
— Как! Всю?!
— Ну да!
С этого момента я надолго заболеваю Мишкиным косноязычным, но зримым рассказом, представляя себе снова и снова обескровленного человека, который пытается встать и — падает, потому что фашисты выкачали из него всю кровь. Этот человек начинает существовать в моей потаённой жизни, я отчасти сама становлюсь этим человеком, я умираю, меня спасают… Прижавшись к батарее, я жадно впитываю Мишкин рассказ, злясь на Валю с ее уточняющими вопросами и на Аню, нетерпеливо влезающую со своим: «Это что, а вот нам рассказывали!»
…Кроме внутреннего двора — с палисадником, песочницей, поленницей дров у решетчатого забора, отделяющего наш двор от двора мужской школы № 46, сундуком-помойкой и скамейкой под окнами Щукинской квартиры, — существует еще задний двор, куда можно пройти черным ходом через четвертый подъезд или, что не поощряется, но интереснее, перелезть через забор с торчащими железными прутьями, похожими на копья.