– Не помешала? – пытаюсь весело и иронично спросить я, но чувствую, что получилось, мягко говоря, не очень.
– Извиняюсь, – виновато говорит Шарлотта. – Не хотела вас беспокоить на кухне.
– Все в порядке, все хорошо, – говорю я. – Но думаю, Шарлотта, что сегодня вы мне больше не понадобитесь. Вы не против отдохнуть остаток дня?
– Может, еще раз посмотреть, как там Буковски? – спрашивает она.
– А кто такой Буковски? – встревает Ленцен.
У меня сжимается сердце.
– Это собака фрау Конраде, – выпаливает Шарлотта, прежде чем я успеваю открыть рот. – Он такой милашка, вы себе даже не представляете.
Ленцен заинтересованно приподнимает брови. Мне хочется расплакаться. Ленцен не должен был оставаться наедине с Шарлоттой, и он не должен был узнать о существовании Буковски. Мне становится страшно, потому что я понимаю: мое предположение о том, что мне нечего терять, оказалось ложным. Есть те, кто любит меня и верен мне. И мне есть кого защищать, а значит – и терять. И Монстр теперь об этом знает.
Ленцен улыбается. И угроза, которая таится в его усмешке, понятна только мне.
У меня вдруг начинает страшно кружиться голова, и я понимаю, надо взять себя в руки, главное – дойти до своего стула, не споткнуться и не упасть. К счастью, Ленцен в этот момент не смотрит на меня.
– Ты закончил? – спрашивает он фотографа, который появляется в дверном проеме позади меня и мимо которого величаво и с каким-то высокомерным смешком дефилирует Шарлотта.
– Почти. Я бы хотел еще сделать пару снимков во время беседы. Вы не возражаете, фрау Конраде?
– Нет проблем.
Крепко держусь за край стола. Надо успокоиться. Может, съесть что-нибудь? Отпускаю стол, ноги вроде снова держат, двигаюсь в направлении сервировочного столика. Беру врап, надкусываю.
– Прошу, угощайтесь, – приглашаю я Ленцена и фотографа. – Не пропадать же добру.
– Меня не надо долго упрашивать, – говорит фотограф и берет плошку с чечевичным салатом.
И, к моему несказанному облегчению, Ленцен встает и тоже направляется к столику. Задерживаю дыхание, наблюдая, как он берет врап с курицей и, стоя, начинает его есть. Изо всех сил стараюсь не таращиться на него, но все же отмечаю: вот он чуть испачкал верхнюю губу соусом карри, облизывает, доедает врап. Напряженно слежу, как он вытирает салфеткой пальцы и, наконец, спокойно возвращаясь на свое место, вытирает рот.
Не могу поверить. Неужели все так просто? Сажусь. Ленцен смотрит на меня. Сидим друг против друга, как финалисты шахматного турнира. Улыбка исчезла с его лица.
Софи казалась совершенно спокойной, и человек менее опытный вряд ли заметил бы, как она на самом деле напряжена. Но Йонас прекрасно видел, как подрагивали желваки на ее лице после каждого вопроса Антонии Буг. Как Софи пыталась справиться с собой, как стискивала зубы. Он отвел взгляд. Ему было жалко ее. Он попытался взглянуть глазами свидетельницы на события, о которых шла речь. Свидетели достаточно часто рассказывают не столько о том, что видели, сколько о том, что им хотелось бы увидеть. Софи обстоятельно и точно, без истерик и слез, уже в который раз рассказывала о том, как обнаружила труп сестры, когда пришла в ее квартиру. И только побелевшие костяшки пальцев, сжатых в кулаки, выдавали ее истинное напряжение. Йонас изо всех сил старался видеть в ней всего лишь свидетельницу, которую решили опросить еще раз. Свидетельницу убийства, а не женщину на ступеньках крыльца его дома, которая избавила его от долго преследовавшего чувства отчуждения от действительности – с помощью нескольких фраз, нескольких взглядов, улыбки и последней сигареты. Она всего лишь свидетельница, убеждал он себя, и не больше того.