4.
От гравюры взгляд без всякого усилия и цели перемещается к керосинке, которая разгорелась, другого света не было - "настоящего", они мне только рассказывали о нем, люди города, война пришибла их, но не стерла память тысячу лет тому назад, бесшумно, мгновенно возникал из мрака день, это царил над ними электрический свет. И для меня потом миллион раз светил сбылось, исправилось, включалось, вспыхивало, а все не то. В начале начал все тот же керосиновый светлячок, слабый, мятущийся, вонючий, не "освещение", а часть жизни... богаче, суровей, глубже - живей, а потом уж тот, другой, ослепительный и бесшумный, без шороха и запаха...
И обратное движение глаза - к полумраку, кровати, гравюре, китайцу...
- Самоучка, - отец говорил, - его звали Лин Бяо, да, - он повторял, задумчиво нахмурив брови, - кажется так - Лин Бяо... Это важно - помнить, его уже никто не помнит... Этот Лин Бяо потерял семью, родителей, жил много лет на небольшом Острове... необитаемом... рыбачил, козы... на Острове, да... а потом собрался, уже под старость, взял нож, который совсем для другого употреблял не раз и не два, и стал вырезать... При этом на его лице ничто не отражалось, за это люблю китайцев, нет в них суетливого преждевременного восторга перед своим творчеством... и страха, они больше дети природы... Вот говорят - "разум, разум...", но способность понимать свое знание и влечение мало, что значит: в основе всего свойства видеть и ощущать, об этом забыли, мир стал сухим и ничтожным, перечислением вещей, которые нужно, видите ли, иметь, а сами вещи закрылись. А ведь некоторые еще живы...
Остров выдержать трудно, что останется от меня, подумай... Во мне зверь сидит, зверюга, я сам его произвел, он ест меня и причмокивает, каждое утро сквозь хрипы в груди слышу это чмокание... Что останется, ты подумал, что останется? Вещи, дети? А я где? Где я был вообще?.. Что выросло, укоренилось, произрастает на моем Острове?.. Никому не понять, всем чуждо и смешно!.. Зачем я жил, что останется от еще одного состояния в мире, еще одного клочка жизни и страха? Нигде и ничто не останется. Остров уходит под воду, уходит...
Эти горячечные разговоры стали моей частью, а я... продолжал мечтать о тишине, покое, о своем месте...
5.
Он уже совсем угасал, редко приходил в сознание, и вдруг с утра бодрый, свежий, сидит среди подушек, ест кашу...
Вот она, память, одно предательство!.. Он полусидел, почти скелет, черный пустой рот, высохший язык... он давился кашей, после каждого глотка раненой птицей вытягивал шею, смотрел на что-то впереди себя, видное только ему. Лампа чадила, огонек жадно хватал и поглощал воздух, который торопливыми струями втягивался в пространство, ограниченное светлым стеклом, над входом трепетал и плавился, дрожал, мерцал, и только оставался незыблемым раскаленный круг стекла, край, заколдованный ход сквозь время.