Да, хорошую выучку, видать, получил этот Викентий-младший от своего наставника!
Они вместе с Вьюном прошли в гостиную.
– Мое почтение, Семен Игнатьевич, – приветствовал вор полковника.
– И тебе, Сеня, не хворать, – буркнул тот. – Когда б я имел сильное желание, ты бы у меня уже лет семь парился на нарах.
Вор осклабился всеми своими фиксами:
– Может, оно и так, а может, оно и иначе, – и бесцеремонно уселся на диван рядом с полковником.
Пара была весьма контрастная – хмурого вида, полноватый, краснолицый полковник и с прилипшей навеки к бледному лицу улыбкой, тщедушный, худой, как стебель, вор, с непропорционально огромными кистями рук, которыми он (Васильцев это хорошо знал) мог рвать, как бумагу, железные листы.
Нынче Вьюн был необходим Васильцеву, потому что не существовало такой щели, в которую тот не нашел бы способ пролезть. Да и смекалка его при теперешних обстоятельствах была далеко не лишней.
Некоторое время Вьюн и Головчухин коротали время, предаваясь воспоминаниям. Если не прислушиваться к их разговору, то внешне выглядело это так, словно погрузились в добрые воспоминания два закадычных друга, а не матерый вор и такой же матерый сыщик.
– А вот в тридцать шестом, – прищурился вор, – вы бы меня, Семен Игнатьич, ни за что не словили! При всем уважении скажу – не словили бы!
– М-да, это ты ловко тогда придумал – по телеграфным проводам от нас уйти. Прямо канатоходец!.. А в тридцать восьмом – взял же я тебя! Хоть ты и через трубу уже в реку ушел.
– Кто ж мог знать, что вы в реке пятерых водолазов наготове держать станете? Кривить душой не буду – в тот раз вам повезло.
– Везение, братец, у картежников бывает, а у меня – расчет. Я как трубу увидел – сразу вычислил, что ты через нее вьюном, как тебе по прозвищу и положено, ускользнешь. Вот по такому расчету и взял.
– А надолго ли? Из Бутырки-то я уже на четвертый день смылся!
– Так то ж из Бутырки, оттуда только ленивый не бегает. А от меня бы ты не ушел…
Их задушевную беседу прервал звонок в дверь.
Вошедшая, весьма миловидная, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, женщина с бриллиантами в ушах и с бриллиантовыми перстнями на всех десяти пальцах была самой известной бандершей Москвы по прозвищу Пчелка. Тоже в свое время Васильцев помог ей избежать 58-й статьи[15], которую ей «шил» один лейтенант НКВД, в действительности желая просто-напросто прикарманить ее камушки, и с тех пор между нею и Васильцевым завязалось даже нечто похожее на дружбу. Сейчас она могла оказаться крайне полезной. Пожалуй, даже многоопытный Головчухин не знал об изнаночной стороне жизни столицы столько, сколько эта Пчелка через своих вездесущих «ночных бабочек».