Олимпия то и дело заговаривала со мной о женитьбе. От своих людей я знал, что она подыскивает мне невесту в семьях македонской знати. Ее мечта о супружеском счастье сына и желание стать бабушкой делали атмосферу во дворце невыносимой. Чтобы уклониться, я напоминал матери о Филиппе, обвинял ее за то, что позволила отцу развратить меня, что мирилась с моими пороками. Она не отвечала, но печаль переполняла ее глаза.
Я срывался на крик:
— Женщина, ты подарила мне любовь, но эта любовь вскормила чудовище. Я не хочу жениться! Мне не нужна жена, которая будет похожа на тебя! Я не желаю детей, которым смогу причинять боль!
Она опустила голову и ничего не сказала.
Я схватил ее за плечи и дал выход гневу:
— Взгляни на меня, я не тот, кого ты любишь! Я не бог. Я разрушаю города из одного только желания превзойти жестокостью Филиппа, совершить больше преступных деяний, чем совершил он! Я отрубал головы детям, вспарывал животы женщинам, сжигал мужчин, которые ничем меня не оскорбили! О, Олимпия, ты произвела на свет тирана!
Она сжала меня в объятиях и заплакала.
— Дай мне ребенка, — прошептала она. — А потом уходи и не возвращайся! Я воспитаю из твоего сына справедливого, доброго, милосердного и мудрого государя…
Речи матери растопили мое сердце. Мы лили слезы, оплакивая наши загубленные жизни. Наступила ночь. Олимпия пела мне колыбельные, и я уснул, положив голову ей на живот, как часто поступал в детстве.
Женщины сильнее мужчин. Даже Филипп в пьяном угаре никогда не осмеливался ударить Олимпию. Разве мог я противиться ее воле? Я снова ускакал из Пеллы, оставив на мать дворцовые интриги и заботы о власти. Но ее письма догоняем меня и за горами. Ее голос заглушал грохот войны, манил вернуться в покои с окнами на апельсиновую рощу и фонтаны. Я отвечал, и наши диалоги напоминали бабочек, что порхают над усеянными трупами полями сражений. Мы были связаны той незримой цепью, что навек соединяет мужчину и женщину. После смерти Филиппа я стал ее неустрашимым воином, ее внутренним огнем, силой, способной завоевать мир. Она была моей семьей. Она хранила ключ от моей казны и железной рукой правила Пеллой. Я воевал на переднем крае, она усмиряла тылы. Я грабил, она подсчитывала добычу. Я убивал, она залечивала раны.
Как бороться с женщиной, вынесшей страдание, принявшей насилие, пережившей жестокость? Во дворце существовала узкая комната с алтарем, на котором стояли черные кристаллы. Когда моя мать закрывалась там, никто — даже Филипп! — не осмеливался нарушить ее уединение. Олимпии было ведомо обо мне все, я же знал, что она родилась в горной стране, где люди одеваются в черное и продают на базарах скорпионов, змей, пауков и камни, которые наделены магической силой и способны навести порчу на человека. Месть для мужчин ее племени была таким же занятием, как пение и танец для других людей. Женщины, издревле посвященные Дионису, получили от него дар укрощать воителей.