– Так… Благодарю вас еще раз. Вы были необычайно… гм… право же, у меня нет слов выразить… И я не знаю, чем объяснить такое отношение… Боюсь, что я еще недостаточно вам благодарен, ибо вся эта история так зверски меня придавила… И в глубине души… вы, вы сами… – Он запнулся.
– Возможно, – вставил я.
Он нахмурился.
– Во всяком случае, человек ответственен. – Он следил за мной, как ястреб.
– И это правда, – сказал я.
– Да. Я выдержал до конца, и теперь никому не позволю ставить мне на вид… – Он сжал кулак.
– Вы сами будете это делать, – сказал я с улыбкой – совсем не веселой, – но он посмотрел на меня угрожающе.
– Это мое дело, – отозвался он. Выражение непреклонной решимости появилось на его лице и исчезло, как преходящая тень. Через секунду он снова был похож на славного мальчика, попавшего в беду. Он швырнул папиросу.
– Прощайте, – сказал он торопливо, словно человек, замешкавшийся, когда его ждет срочная работа; затем секунду он стоял не шевелясь.
Дождь лил тяжелыми потоками, и в этом непрерывном шуме чудилось какое-то неудержимое бешенство; возникали воспоминания о смытых мостах, о вырванных с корнем деревьях, обвалах в горах. Ни один человек не мог противиться этому стремительному потоку, казалось, ворвавшемуся в тусклую тишину, где мы кое-как приютились, словно на островке. Продырявленная труба противно шипела, захлебывалась, плевалась, плескалась, как будто передразнивая пловца, борющегося за жизнь.
– Дождь идет, – возразил я, – и вы…
– Дождь или солнце… – начал он резко, затем оборвал фразу и подошел к окну. – Настоящий потоп, – пробормотал он немного погодя, прижавшись лбом к стеклу. – И темно.
– Да, очень темно, – сказал я.
Он повернулся на каблуках, пересек комнату и открыл дверь, выходящую в коридор, раньше, чем я успел вскочить со стула.
– Подождите! – крикнул я. – Я хочу, чтобы вы…
– Я не могу обедать с вами сегодня, – бросил он мне, уже перешагнув через порог.
– Я и не собирался вас приглашать! – заорал я.
Тут он сделал шаг назад, но недоверчиво застыл на пороге. Не теряя времени, я серьезно попросил его не глупить, войти и закрыть дверь.
Наконец он вошел, но, кажется, причиной тому был дождь; в тот момент он лил с невероятной силой и постепенно стал затихать, пока мы разговаривали. Джим был очень спокоен, сдержан, как молчаливый от природы человек, одержимый какой-то идеей. Я же говорил о материальной стороне его положения, преследуя одну-единственную цель: спасти его от падения, гибели и отчаяния, подстерегающих одинокого, бездомного человека. Я просил его принять мою помощь, я приводил разумные доводы; и всякий раз, взглядывая на это задумчивое лицо, такое серьезное и юное, я с тревогой чувствовал, что не только ему не помогаю, но скорее мешаю какому-то таинственному, необъяснимому порыву его израненной души.