– Подождите, пока не услышите мой голос, – сказала она и, с факелом в руке, легко забежала за угол. Он остался один во мраке, повернувшись лицом к двери: ни шороха, ни дыхания не доносилось оттуда. Старая карга застонала где-то за его спиной. Он услышал пронзительный, почти визгливый крик девушки:
– Теперь толкайте дверь!
Он с силой толкнул, и дверь с треском распахнулась; к величайшему своему изумлению, он увидел, что низкий, похожий на подземелье сарай освещен мертвенным колеблющимся светом. Завитки дыма опускались на пустой деревянный ящик, стоявший посреди сарая; клочья бумаги и солома словно пытались взлететь, но только слабо шелестели на сквозняке. Она просунула факел между брусьями окна. Он увидел ее обнаженную руку, вытянутую и неподвижную, державшую факел. В дальнем углу громоздилась почти до потолка куча старых циновок, больше ничего не было.
Джим объяснил мне, что был горько разочарован. Его мужество столько раз подвергалось ненужным испытаниям; в течение нескольких недель ему так часто намекали на близкую опасность, что теперь он ждал облегчения от встречи с чем-то реальным, осязаемым.
– Видите ли, это разрядило бы атмосферу хоть на пару часов, – сказал он мне. – Много дней я жил с камнем на сердце.
Теперь он думал, что наконец увидит что-то реальное, – и ничего! Никаких признаков присутствия человека. Он поднял револьвер, когда дверь распахнулась, но теперь рука его опустилась.
– Стреляйте! Защищайтесь! – крикнула снаружи девушка надорванным голосом. Она, стоя в темноте и просунув руку до самого плеча в маленькое отверстие, не видела, что делается в сарае, и теперь не смела вытащить факел и обежать кругом.
– Здесь нет никого! – предупредительно заорал Джим и хотел злобно захохотать, но не успел.
В тот самый момент, когда собрался уйти, он поймал на себе взгляд чьих-то глаз в куче циновок. Он увидел, как сверкнули белки.
– Выходи! – крикнул он с бешенством, все еще неуверенный, и темная голова (голова без туловища) высунулась из кучи – странная голова, смотревшая на него пристальным, грозным взглядом. Через секунду гора циновок зашевелилась и оттуда с тихим ворчанием выскочил человек и бросился к Джиму. За его спиной разлетелись циновки; рука его, согнутая в локте, была поднята, и над головой виднелся клинок криса, зажатого в кулаке. Повязка, туго стягивавшая бедра, казалась ослепительно белой на его бронзовой коже; обнаженное тело блестело, словно было влажное.
Джим все это заметил. Он говорил мне, что испытывал чувство невыразимого облегчения, мстительного восторга. Он умышленно медлил стрелять. Медлил в продолжении одной десятой доли секунды, – пока тот успел сделать три шага. Он медлил, чтобы иметь удовольствие сказать себе: «Вот мертвый человек!» Он был абсолютно в себе уверен. Он дал ему подойти, ибо это не имело значения. Мертвый человек! Он заметил раздувшиеся ноздри, широко раскрытые глаза, напряженно-страстное, неподвижное лицо, – и затем выстрелил.