Этот грустный и тревожный звук был подходящим аккомпанементом к моим размышлениям. Она сказала, что его увела от нее мечта, – и нечего было ей ответить: казалось, нет прощения такой провинности. И, однако, разве само человечество не повинуется слепо мечте о своем величии и могуществе, – мечте, которая гонит его на темные тропы великой жестокости и великой преданности? А что есть, в конце концов, погоня за истиной?
Когда я встал, чтобы идти назад к дому, я заметил в просвете между деревьями темное пальто Штейна и очень скоро за поворотом тропинки наткнулся на него, гуляющего с девушкой. Ее маленькая ручка легко покоилась на его руке. На нем была широкополая панама; он склонился над девушкой, седовласый, с отеческим видом, с сочувственным и рыцарским почтением. Я отошел в сторону, но они остановились передо мной. Он смотрел в землю; девушка, стройная и легкая, глядела куда-то мимо меня черными, ясными, остановившимися глазами.
– Schrecklich, – прошептал он. – Ужасно! Ужасно! Что тут можно поделать?
Казалось, он взывал ко мне, но еще сильнее взывали ко мне ее молодость, долгие дни, ждавшие ее впереди; и вдруг, сознавая, что ничего сказать нельзя, я ради нее произнес речь в его защиту.
– Вы должны его простить, – закончил я, и мой голос показался мне придушенным, затерянным в безответном глухом пространстве.
– Все мы нуждаемся в прощении, – добавил я через секунду.
– Что я сделала? – спросила она почти беззвучно.
– Вы всегда ему не доверяли, – сказал я.
– Он был такой же, как и другие, – медленно проговорила она.
– Нет, не такой, – возразил я.
Но она продолжала ровным бесчувственным голосом:
– Он был лжив.
И вдруг вмешался Штейн:
– Нет, нет, нет! Бедное мое дитя…
Он погладил ее руку, пассивно лежавшую на его рукаве.
– Нет, нет! Не лжив! Честен! Честен! Честен!
Он старался заглянуть в ее окаменевшее лицо.
– Вы не понимаете… Ах, почему вы не понимаете?.. Ужасно! – сказал он мне. – Когда-нибудь она поймет.
– Вы ей объясните? – спросил я, в упор на него глядя. Они пошли дальше.
Я следил за ними. Подол ее платья волочился по тропинке, черные волосы были распущены. Она шла, прямая и легкая, подле высокого, медленно шагавшего старика; длинное бесформенное пальто Штейна прямыми складками спускалось с его сгорбленных плеч к ногам. Они скрылись из виду за той рощей (быть может, вы помните), где растут шестнадцать разновидностей бамбука. Я лично был зачарован безукоризненным изяществом и красотой этой певучей рощи, увенчанной остроконечными листьями и легкими кронами; меня приводила в восторг эта легкость и мощь, напоминающие голос безмятежной жизни.