— Это шатанга… шатанга, в которой живет мое племя.
Давид перевел дыхание. Он понял, что снова столкнулся с тем же невежеством и что это добродушное существо абсолютно ничем не может ему помочь.
Но надежда не оставляла его. Он решил действовать обходным путем:
— Для кого вы работаете? Кто вами управляет?
На этот раз старик прервал работу. Он повернул к Давиду свое морщинистое, залитое потом лицо.
— Для Великих Хозяев, — сказал он. — Великих Хозяев шатанги.
— А где находятся эти Великие Хозяева?
В зрачках бедного создания промелькнул страх. Старик опять вцепился в кувалду и, не отвечая больше на вопросы Давида, вновь принялся бить по каменной глыбе. Но Давид, заинтересованный тем, что услышал, не отступался:
— Зачем вы разбиваете эти камни?
— Моя всегда бить камни, — не поворачивая головы, бросил старик.
— В течение всей вашей жизни вы никогда не делали ничего другого?
— Ничего другого.
— Но почему? Почему?
— Мой отец разбивал камни… И отец моего отца…
— …тоже разбивал камни, — закончил за него Давид. — Да, я понял.
Продолжать разговор не имело смысла. У Давида было такое чувство, словно он заблудился в лабиринте и в поисках выхода ходил и ходил по замкнутому кругу.
— Где-нибудь поблизости отсюда есть дорога? — спросил он, меняя тон.
Ответа не последовало.
— …Какая-нибудь дорога?., путь… тропинка… Как мне выйти из этой… — он пытался подобрать слово, — из этой… шатанги?
В ответ — все то же молчание, все то же упрямое молчание. Давид повернулся к старику спиной и вышел из карьера.
Он чувствовал, что нервы его взвинчены до предела. Он не видел способа добиться от этих людей того, что ему нужно. Все его попытки расшевелить их, вывести из спячки — разбивались об их дремучее невежество, о полное равнодушие этих созданий, поглощенных своим шумным, раздражающим своей бесполезностью трудом. Чем они занимались? Что при этом создавалось? Вся их возня казалась ненужной, лишенной какого-либо смысла.
Вскоре дорога вывела Давида к другим шатангам, где точно такие же существа рубили лес или дробили камни. Но попадались и иные «производители шума», извлекавшие дополнительный грохот: кто бил по листам железа, кто по пустым бочкам, — и все эти «производители шума» стучали непрерывно, с неистовством, вызывающим скорее жалость, чем удивление, интерес или раздражение.
Зачем? В чем заключался смысл этого шумового концерта, который с каждым пройденным километром становился все невыносимее? Какую цель они преследовали? И как сами эти существа умудрялись выдерживать подобный грохот, от которого расшатывались нервы и воспалялись перепонки в ушах? Кто заставлял их это делать? Какую пользу можно было извлечь из этого тупого труда?