− Но я всегда давала имена своим любимцам.
− Моя лошадь − это не любимец, а транспорт. Машинам имена ты тоже даешь?
− Нет, но… довольно многие так делают. А некоторые мужчины называют даже свои… − Не договорив, она залилась густой краской. Да что с ней сегодня такое? Одно дело тихонько хихикать, когда подружки рассказывают о причудах своих парней, изображая скромную девственницу, какой она, собственно, и являлась, и совсем другое самой произносить такие слова, да еще и перед едва знакомым мужчиной…
− Но не я, − невозмутимо возразил Зафар.
− Я догадалась. Но даже если забыть о твоем коне, − Анна твердо пообещала подобрать несчастной скотинке подходящее имя, − ты действительно хочешь, чтобы я тебе помогала?
− Не просто хочу. Мне это нужно. Нужно, чтобы во мне видели человека, а не дикого зверя. Мне нужно, чтоб мой народ принял меня в качестве своего короля, но если и дальше стану угрожать всем направо и налево, это никогда не произойдет. Так ты готова мне помогать? Заодно и долг таким способом вернуть сможешь.
− Конечно, − не думая, выдохнула Анна. Зафар предлагал ей полезную работу, интересный проект и четкую цель в одном флаконе, и она просто не смогла устоять.
Зафар и сам толком не понимал, с чего вдруг пустился в такие откровенности, но, с другой стороны, какая, собственно, разница? Все равно она надолго здесь не задержится, а потом вряд ли вообще когда-нибудь станет упоминать обо всем этом.
Перед Анной Кристенсен ему совершенно не обязательно притворяться непогрешимым лидером или бесстрашным воином. Перед Анной Кристенсен достаточно быть обычным мужчиной, которому она может помочь взойти на престол. И желательно так, чтобы при этом не возникло очередных проблем с ближайшими соседями.
Сжав зубы, Зафар потуже затянул бинты на запястьях и снова принялся колотить грушу. Пока он все эти дни сидел во дворце, бассейн, штанга и боксерская груша стали его ближайшими друзьями. Они давали хоть какой-то выход переполнявшей его энергии, помогая избежать повторных вспышек ярости, что вызвал у него разговор с Рикрофтом, и становились как бы глотком свежего воздуха, без которого он очень быстро начинал задыхаться в четырех стенах, чувствуя себя заживо погребенным и оставленным на расправу обитавшим здесь призракам.
После изгнания он всегда жил на воле и ни разу не возвращался во дворец, и теперь четко понимал, что у него начинается самая настоящая клаустрофобия.
Но, к счастью, у него было столько забот, что на глупые страхи совсем не оставалось времени. Всего через пару недель ему предстоит стать лицом нации, и нужно решить, каким это лицо показать миру.